Владимир Дягилев - Солдаты без оружия

Офицеры молчали. Но это молчание означало понимание. Сафронов продолжал более уверенно:

— Раз это батальон, стало быть, в нем ну хотя бы две роты. А в каждой роте по два взвода. Отделения вы сами организуете. Так что кто желает вступить на вакантные должности?

Офицеры не отвечали.

Они держались с ним на равных, без того некоторого высокомерия, какое порой встречается у строевых офицеров по отношению к нестроевым.

«Значит, действия мои одобряют, — подумал Сафронов. — Но для них, вероятно, непривычна такая постановка вопроса».

— Тогда разрешите вот вас попросить быть одним из командиров рот, — обратился Сафронов к высокому офицеру.

— Старший лейтенант Новак, — отрекомендовался тот. — Но я не знаю… Здесь есть постарше. Вот капитан, — указал он на приземистого человека с асимметричным лицом.

— Ну что же, — согласился Сафронов, — он будет командиром второй роты.

— Капитан Сенченко, — представился капитан и слегка щелкнул каблуками.

— Теперь командиры взводов, — сказал Сафронов, — четыре человека.

Когда назначения закончились, Сафронов извинился:

— Задержал вас. Но ничего не поделаешь. Ужинайте. А через полчаса новое построение, организационное.

Сафронова догнал старший лейтенант Горбач.

— Вот список, — сказал он, протягивая бумагу, И не сдержал восхищения: — Да вы, товарищ капитан, и в самом деле строевой. Я ведь насчет академии так… не сердитесь… Но вы просто, знаете…

— У нас мало времени, — оборвал Сафронов. — Сейчас необходимо выписать медикаменты. Завтра отвезете в медсанбат и добьетесь быстрейшей доставки. А через полчаса новое построение… Составление общего списка… Быть может, он у вас уже есть?

— Нет, знаете…

— Тогда вам поработать придется. Комвзводов составят повзводно, а вы — общий.

— Слушаюсь, — Горбач намеревался козырнуть, но вовремя отдернул руку, так как по-прежнему был без головного убора.

После ужина состоялось второе построение. Составили роты и взводы. Сафронов поступил просто:

— Первая сотня, три шага вперед!.. Первая рота. Вторая шеренга — вторая рота.

Плюс двадцать офицеров — отдельный взвод.

«Действительно, можно формировать батальон, — подумал Сафронов. — Столько командиров, столько людей разных военных специальностей, а их выпускали из соединения».

— Сегодня располагайтесь так, как привыкли, — объявил он. — А завтра поротно и повзводно. Еще раз предупреждаю: никаких самоволок. Отбой в двадцать два ноль-ноль… Коммунистов и комсомольцев прошу остаться. Остальные р-разойдись!

К коммунистам и комсомольцам Сафронов обратился с той же просьбой: поддержать его и помочь.

— Если, конечно, вы хотите остаться, снова встретиться с боевыми друзьями, с вашими командирами.

— О чем речь!

— В том-то и дело! — послышалось со всех сторон.

Оставшееся время этих первых суток Сафронов провел за составлением заявки на медикаменты и имущество и письменного отчета замполиту. Горбач сидел напротив, писал общий список, изредка поглядывал на «Сафронова, но не решался отвлекать его от дела. Было еще светло, и они не зажигали света. В доме слышались голоса. Кто-то еще ходил по коридорам и комнатам. Постепенно все утихло. Только дневальный внизу, у входа, все еще разговаривал с кем-то, просил табачку на ночь.

На мгновение стало тихо. А потом послышалась песня. Она влетела в раскрытое окно, и казалось, что поют в парке, хотя, конечно, пели в одной из комнат.

— Каждый вечер поют, — сообщил Горбач, заметив, что Сафронов отвлекся от своих занятий.

Песня продолжалась. Голос поющего был в меру задорным, но где-то в глубине его улавливалась тоскливая нотка. Она-то и привлекла внимание Сафронова.

Песня, очевидно, была всем известна и пелась не раз, потому что, как только умолк запевала, тотчас десятки голосов подхватили припев:

Мотив был известен Сафронову по картине, прошедшей перед самой войной, а вот слова доморощенные, свои. Он напряг слух.

Лишь сейчас Сафронов понял, что зацепило его за сердце: несоответствие между тихим и задорным мотивом и словами песни, сочиненными, видно, местным поэтом. А поющие будто специально хотели подчеркнуть это несоответствие — еще более яро подхватили припев.

Запевала выводил:

Кто-то присвистнул. Сафронов ожидал мощной поддержки многих людей, а вместо этого снизу донесся пьяный голос:

Кто-то засмеялся, но большинство возмутилось: сорвал песню.

— Вот так, — произнес Горбач, словно пожаловался.

Сафронов вскочил. Первая мысль была: самому броситься вниз и отчитать нарушителя, но он отогнал ее и прошел в комнату офицеров. Там шла оживленная беседа, и, как видно, приход пьяного не привлек внимания. Появление Сафронова встретили, пожалуй, не очень одобрительно. Наверное, прерванный разговор был для всех интересным.

— Извините, товарищи офицеры, но у нас ЧП. Слышите?

Теперь уже по всему дому разносилась все та же пьяная песня:

— Товарищ Новак, я вас лично прошу навести порядок. Нарушителя арестуйте. Посадите в отдельную комнату. А завтра отправим в тыл.

Новак поднялся, оделся и молча вышел из комнаты вместе с Сафроновым.

Спали на полу, на ворохах бумаги, которой в доме оказалось в большом количестве: какие-то бланки, ведомости, плакаты. Горбач сразу и захрапел, как только лег, прерывисто вздыхал во сне, видимо радуясь своей удаче, отъезду в медсанбат. А Сафронову не спалось. Сто вопросов не давали покоя.

«Идея полезная, — рассуждал он. — Сохранить своих обстрелянных бойцов. Но вот как? Тут меня корпусной подсадил крепко. Тут я могу погореть, как порошинка. Дисциплина — это еще в моих силах. А все остальное? Снабжение, например. Вон табачку просят, а его нет. Штатов нет. С кем работать? Этот батальон — довесок. Лишняя тяжесть. Лишние заботы. Все и будут относиться к нему как к довеску. И мне здесь без помощи начальства не обойтись. Написал замполиту. Но сумеет ли он помочь? Рука покрепче нужна…»

Уснул Сафронов с трудом, несколько раз просыпался среди ночи, опять думал свою думу.

Подъем объявили ровно в семь ноль-ноль. Сафронов услышал оживление и топот привычных к командам людей. Солдаты спешили к пруду умываться. Сафронов и Горбач направились туда же. По дороге столкнулись с капитаном Сенченко.