Вильям Гиллер - Два долгих дня

— Вы что, сигнала не видите? Документы! Кто таков?

— Меня зовут Максим. А тебя как? — игриво ответил он. — Опусти пушечку, а то кокнешь ненароком хорошего человека. — И он шагнул к ней.

— Стой, не двигайся! — И она дала очередь в воздух.

— Рехнулась, что ли? Деточка, красавица моя, тороплюсь, отпусти. Может, я тебе в другой раз в любви объяснюсь, а вдруг поженимся, всяко бывает.

— Кончай болтать! Ложись!

— Слушай…

— Считаю до трех, стреляю метко. Раз… два… три…

Борисенко плюхнулся в грязь, кляня на чем свет стоит дотошную регулировщицу: «Псих, истеричка, как таких в армию берут…» В следующее мгновение из лесу с ревом выскочил мотоцикл, резко остановился около Борисенко, и сидевший на нем капитан скомандовал:

— Ваши документы! Езда по дороге строго запрещена, приказ командующего, — сухо добавил он, возвращая путевой лист и что-то чиркнул в блокноте. — Марш в лес и не высовывайте носа, пока не разрешат движение.

— Я же станцию разминировал, ничего не знал.

— Вот всыпят за нарушение, будете знать.

— А как ее зовут, эту вашу красулю?

— Поговори у меня! — перешел на «ты» капитан. — Я тебе покажу красулю. Марш!

Девчонка уже отошла к перекрестку, и сапер порадовался, что она не слышит таких обидных для него слов.

Он обошел непреклонную фигуру капитана, зло пнул ногой простреленное заднее колесо своей машины и сел на обочине дороги.

— Вот так-то лучше, ухажер лыковый, — донеслось вдогонку.

И еще он услышал, как капитан, начальник КПП, крикнул регулировщице: «Люб, смена идет. Айда ужинать!»

Недели через две, проезжая через КПП, Борисенко остановил машину и спросил у бородатого регулировщика, где можно разыскать Любу. Старик объяснил, и вскоре, пробравшись через кустарник, лейтенант вышел к землянкам, покрытым ветками хвои. Люба стояла к нему спиной и полоскала в тазике белье. И вдруг, впервые в, жизни, он почувствовал страшную робость. В ладони вспотел маленький трофейный «вальтер», который он собирался ей подарить. Преодолевая волнение, он подобрался к ней и, собравшись с духом, гаркнул: «Хенде хох!»

И тут же, крикнув от боли, уронил пистолет. С минуту она тупо смотрела на него сжимая в руке деревянный валик, и черные глаза ее полыхали такой ненавистью, что у него холодело под ложечкой.

— Как вы могли?.. — у нее перехватило дыхание.

Он что-то бормотал в ответ насчет своего подарка, совсем не женского, но что делать — война. Потом, когда она шагнула к землянке, он попытался преградить ей дорогу, но тут же отступил, обжегшись о ее презрительный взгляд:

— Катись отсюда, а то крикну, тебя так отделают…

Ее спина мелькнула в проеме блиндажа и скрылась, и он понял, что это конец, больше он ее никогда не увидит, не посмеет искать. Он треснул себя кулаком по лбу: «Болван!» — и, как пьяный, побрел назад к дороге.

И все же пути их скрестились. Месяц спустя, по полевой дороге, часть которой уже пестрела щитами «Мин нет! Борисенко», промчалась машина. Неожиданно она свернула с разминированной дороги на большак, где еще не успели пройти миноискатели. Борисенко лишь успел дать очередь из автомата и крикнуть: «Сто-ой!» — как грохнул взрыв, и машина перевернулась.

Водитель вылетел из машины в кусты. Борисенко подбежал к нему, перевернул лицом к себе и едва не сел на траву: «Люба!» Потом он нес ее на руках до своей машины, боясь сделать неверный шаг, девчонка плакала, прижимая платок к губам.

А еще через неделю он увидел ее возле будки КПП на новом фронтовом перекрестке. Подошел к ней с пропуском и лихо козырнул, чувствуя, как дрожат руки.

— Все в порядке, — сказала она, возвращая документ.

— Люб… — произнес Борисенко чуть слышно, — не узнаете?

— Д-да, — вздрогнула она.

— Я вам писал в медсанбат.

— Да?.. Ах, да, — девушка слабо улыбнулась, — спасибо.

— Простите, что напугал вас тогда. Дурак я, иного не заслужил. Так ругал себя, поверьте. Еще раз простите…

— И для этого вы дали такой крюк, хотя могли ехать в вашу часть напрямик, через поселок?

— Вам и это известно?

— Я же регулировщица, — пожала она плечами.

— А может, это судьба? — деревянно улыбнулся он.

— Ужас! Боевой офицер — фаталист?

И тут, едва ворочая одеревеневшим вдруг языком, он высказал ей все, о чем думал, все, что не давало ему покоя с тех пор, как они встретились впервые.

В ее глазах мелькнул испуг.

— Зачем вы так? Посмотрите. — И выпятила нижнюю губу. И не слушая его возражений: — Вон — машины уже три минуты ждут, затор будет.

— Пусть…

— Ну хорошо, мы еще поговорим…

— Когда?!

— Послезавтра я свободна. Мне надо в госпиталь, зачем — скажу по дороге. Там у меня подружка. Проводите?

Он кивнул и, резко повернувшись, зашагал к машине…

В отношениях Михайловского и хирургической сестры Вики Невской не было ничего от банального фронтового романа: они действительно очень любили друг друга. В операционной он старался не смотреть на нее, но в короткие часы отдыха ловил каждое ее слово, каждый жест и часто ревновал ее, хотя разумом понимал, что это глупо. Понимал он и другое: он, всегда суровый и непреклонный, он, чьим решениям даже Верба не смел прекословить, ни в чем не мог отказать Вике. Это его и злило, и обескураживало одновременно. Вот почему, несмотря на то что она всегда хорошо ассистировала, он нередко нарочито грубо придирался к ней. Это была бессознательная месть за постоянные уступки, и после той или иной операции ему делалось стыдно, и он старался загладить вину, становился еще более мягким и уступчивым. Однако он знал: Вика никак не подавляет его; никогда не требовала ничего такого, что шло бы вразрез с его принципами, — она лишь смягчала его чрезмерно крутой характер. Вот и сейчас влетела к нему в комнату с этой Любашей, когда он уже думал, что в кабинете Вербы поставил все точки над «i». «Дудки, — сердито подумал он, — на этот раз и у тебя, голубушка, ничего не выйдет. Я могу уступить в чем-то второстепенном, но дурака из себя делать никому не позволю!»

И спросил:

— В чем дело?

— Маленький розыгрыш, — засмеялась Вика. — Может, предложите гостье сесть?

— Да-да, конечно…

— Умоляю, сделай ей операцию ради меня, — сказала Вика, молитвенно сложив руки.

— Кто у нас на очереди? — спросил он, точно не слышал этой тирады.

— Ничего срочного. Ради меня…

— Отсчитываю минуту! — крикнул он вне себя от возмущения. — И вас здесь не было!

— Но ведь все раненые уже отсортированы. Там полный порядок, — ответила Вика.

— Прекрасно, — сказал Анатолий Яковлевич, удивляясь собственному спокойствию, — готовьте следующего! Посторонних прошу удалиться.

— Она не посторонняя, она моя подруга. Школьная. Разве трудно понять мое участие?