Яков Цветов - Птицы поют на рассвете

Ярко взлетела ракета, вычерчивая в темной высоте бледно-зеленую дугу, и небо, и верхушки сосен, и снег на них залились лунным светом. Свет этот, как из бездны, выхватил осатанелых лошадей, дико бившихся в оглоблях, разрывавших постромки. Лошади вздымались на дыбы, и красный блеск на короткий миг заполнил их глаза, словно это в них ворвался огонь пулемета и автоматов. Выворачивая оглобли, опрокидывали сани и, падая на передние ноги, грузно валились на большак. Потом, подхлестываемые стрельбой, лошади судорожно брыкали в воздухе копытами, будто искали опору, чтобы уцепиться и встать. Немцы неуклюже слетали с седел, выскакивали из саней и в замешательстве бросались к сосняку по другую сторону большака. Все пришло в яростное движение, и виделось это Кириллу минуту, может быть, полторы, пока ракета стояла в воздухе. «Началось как надо», — билось сердце.

Паша выполз почти на самый большак и ожесточенно строчил через крупы убитых лошадей, за которыми укрылись и отстреливались гитлеровцы. «Сукин сын, пропадет же!..» — передернуло Кирилла. Он, оказывается, и сам выдвинулся вперед. Автомат зло стучал в его руках, и, кроме этого, Кирилл ничего уже не слышал.

С большака отвечали. Кирилл видел, как оттуда метнулись и погасли на лету крошечные огоньки. Но и погасшие, с тонким противным свистом пронеслись они чуть повыше головы. «Будь осторожен», — вспомнилось вдруг. Но как быть осторожным? Пули так и свистят вокруг, так и свистят. Отклониться на несколько сантиметров влево? Вправо? Или вовсе не отклоняться, и тогда пуля не вонзится в тебя? Кто знает, как быть осторожным?.. Длинная очередь опять обрушилась на кусты, за которыми Кирилл лежал, он даже инстинктивно обхватил голову руками и еще больше вдавился в снег.

Кирилл слышал ровный стук пулемета. «Алеша бьет…» Справа тоже усилился огонь. «Это Ивашкевич, Хусто, Петро и Захарыч. Нет ходу — ни вперед, ни назад…» Все происходило так, как задумали. Потом, когда большак начнет стихать, хлопцы выскочат из засады и расстреляют тех, кто еще останется.

Кирилл взглянул на часы, бой длился уже четыре минуты.

Только б не ушел он, гебитскомиссар. Только б не скрылся! Мысль эта подняла его, и он побежал вдоль дороги, скрытый кустарником и тьмой. Коротыш следовал за ним. Кирилл уже не испытывал слабости, все в нем напряглось, и он чувствовал, как билась в жилах кровь, стучалась в сердце, и он бежал в сторону Алеши Блинова; он видел, что при первых же выстрелах туда ринулись верховые и столпились вокруг саней с собакой. Это подсказывало, что генерал там. У самых ног Кирилла вонзались пули в снег. Никакого сомнения, стреляли в него. Лечь, лечь и переждать. Но, пригнувшись, он продолжал бежать.

Опять над лесом повисла ракета — белая полоса, срезанная черным. Кирилл приостановился. Вот он! Он!.. Генерал сполз в глубь саней. Лежавшая сбоку убитая лошадь и две лошади, рухнувшие у передка, прикрывали сани. Кирилл быстро зажег бикфордов шнур и метнул толовую шашку. Он приготовился кинуть еще одну, выбросил руку вперед, и в это мгновенье в толовую шашку попала пуля. Огромное пламя ринулось на него, сначала красное, как кровь, потом ярко-желтое, как летнее солнце, потом синее-синее, как снег сегодня на рассвете, потом бурое, как стоячее болото, и черное-черное, как густая ночь в лесу, и все это в одну секунду. Что-то сильное потянуло его к земле.

Он падал в непостижимую глубину и не мог остановиться. Наконец открыл глаза и понял, что лежит лицом вниз. В рот набился снег, вкусный, как молоко, пахнущее погребом. Он не заметил, как повернулся, и теперь лежал навзничь. Трассирующие пули неслись над вершинами деревьев, как добела раскаленные звездочки, образуя под Большой Медведицей и под Малой Медведицей еще одну Большую Медведицу и еще одну Малую Медведицу, и быстро гасли.

Взззык… Вззык… У затылка две пули ушли в снег, третья, потом еще и еще шлепнулись в ель, под которую он свалился, и снежные хлопья с нижней ветки упали на лицо. Кирилл хотел языком слизнуть со щеки снежинки, но они растаяли прежде, чем он прикоснулся к ним. Снег не дал прохлады полыхавшему телу, снег был тоже горячий, как белый пепел догоравшего костра. И только сейчас его осенило: ранен? Но странно — ни боли, ничего, лишь слабость, мешающая встать, лишь теплые струйки меж пальцев, лишь вкус меди во рту…

Ракета снова зажгла свой мерцающий свет, он не уходил в открывшуюся глубину неба. С трудом Кирилл приподнял голову. Прямо перед ним, на опушке, сияли сугробы, будто белые лебеди плыли по белой воде, плыли между соснами, мимо осин, притулившихся возле сосен, а за соснами в обе стороны тянулся еловый лес, без передышки, без просвета, словно одна гигантская ель… Небо все еще окрашивал бледно-зеленый свет. Потом он поголубел. Такой свет освещает лица и предметы во сне.

Кирилл слышал торопливые, громкие голоса. Ожесточенные выкрики отдавались в его охваченной жаром голове, будто кричал он сам. Вдруг совсем близко услышал:

— Бей в сосну справа! В сосну! Бей!

Он даже вытянул шею, чтоб посмотреть: кто? Мелькнул призрак с автоматом, и он угадал: Натан. Промчался Петро. Он стрелял на бегу и ругался. Но почему он остановился? Качнулся влево, вправо, странно склонился вперед и упал. На помощь уже спешил Михась. Потом у придорожной ели, где лежал Кирилл, пронесся кто-то большой, плечистый. «Толя? — показалось Кириллу. — Он… Схватился с кем-то…» Хрип того, с кем Дуник схватился, падал сверху, гораздо выше головы Толи, — такой, видно, высокий этот немец. Кирилл волновался. «Надо подняться, надо подняться. Надо помочь Толе…» Он пробовал стряхнуть оцепенение. «Вот-вот высокий подомнет Толю. Надо же подняться». Хотел ухватиться руками за еловую ветвь, как веер висевшую над лицом, за пенек, но руки ни за что не хватались, будто их нет. Он видел, как немец и Толя зашатались и рухнули на дорогу. Внезапно немец вырвался из Толиных рук, хотел вскочить на ноги, но кто-то опустил ему на голову приклад. «Паша!» Только у Паши была такая тяжелая рука, только он мог одним ударом из любого вышибить дух.

— Паша! — позвал Кирилл, но и сам не расслышал своего голоса.

Паша заорал:

— Куда стреляешь?

— Как куда? — Тюлькин тоже кричал, Кирилл узнал его тягучий голос.

— В белый свет палишь, стервец! В белый свет!

— Так весь же огонь на меня! — отбивался Тюлькин. — Не видишь?

Паша кинулся дальше. А Тюлькин отползал в кусты. Кирилл видел это, ракета ясно вычертила фигуру Тюлькина. И совсем погасла.

«Трусу всегда кажется, что все пули летят в него, — подумал Кирилл. — Перепуганный и с мышью не справится. Грош-человек!..» Почему-то вспомнились болотные сосны с искривленными стволами. «Крепкие. Такими сделала их трудная эта природа. А он, Тюлькин… Жесткая у нас почва для таких. Не выдержит, свалится. И пошел он ко всем чертям». Все в Кирилле трепетало. Он тоже бежал Толе на помощь, он тоже стрелял рядом с Ивашкевичем, с Петром, с Хусто… Но теперь поступки его — лишь слабые движения лежавшего тела.