Яков Цветов - Птицы поют на рассвете

Они уснули сразу, лишь вошли в палатку и легли на еще влажный лапник.

Кирилл пробудился раньше всех. Должно быть, оттого, что почувствовал на лице ветер. Ветер проникал в палатку через щели внизу и холодил щеки, лоб, дул в сомкнутые веки. Кирилл открыл глаза: все отодвинулось куда-то и проступало, как сквозь запотевшее стекло. Ветер колебал слабо пригнанные края плащей, и они приподымались и опускались, и свет серебряными струями то вливался в палатку, то отступал наружу, и в палатке тотчас темнело, будто наплывала туча. Потом ветер сдувал тучу, и опять на короткий миг ложилось на землю тихое сияние. Усталость по-прежнему давала себя знать, она еще не прошла, но сон пропал. Рядом крепко спали Ивашкевич и Михась, они, кажется, даже не дышали. Осторожно, чтоб не задеть их, Кирилл выбрался наружу.

Небо снова прояснялось.

Кирилл присел на кочку. Хорошо вот так, молча, бездумно, сидеть на этой кочке и смотреть на палатки, стоявшие, как стожки свежего сена, на которые ранние лучи накинули розовые косынки. Под белым негреющим солнцем видны были продетые в воздух серебристые паутины. Легко и грустно падал с дерева желтый лист, он лег на землю, и высокая трава мягко прикрыла его. На минуту Кириллу показалось, что он затерялся где-то во времени и пространстве, в темной и пустой глубине, и все остановилось, и от него не требуется ни малейшего усилия. Такое безмолвие, такая тишина вокруг, такой покой разлит над миром, что не верилось в войну.

Он увидел Толю Дуника. Тот появился у шатровой ели. Держа руки на автомате, он ступал по натоптанному в рыжей траве следу и приближался к Кириллу. Этого было достаточно, чтоб восстановилось истинное положение вещей. И утренний свет, и палатки, похожие на стожки сена, и лес как бы перевоплотились и сулили уже не покой, — опасность. Прежняя жизнь отошла и померкла, ее уже не было, и все выглядело иным, настолько иным, что ничем ее не напоминало. И он принимал жизнь, которую принесла война, такой, какая она есть и какой она будет.

«Надо начинать». Кирилл поднялся с кочки и по раскиданным по траве солнечным пятакам пошел к палаткам.

Он сверился с компасом и картой: все так, шли как будто правильно, успокоился Кирилл.

Озеро осталось позади. Но еще долго, пока пробирались они жердняком, озеро блестело справа, матовое, словно молоком налитое. А потом совсем потемнело. Потом нежаркое солнце, выбившееся из большого, тоже матового, облака, снова обдало его светом, и тихая середина сверкнула было и погасла, — они входили в зеленый и пахучий сумрак ельника.

Отсюда, если следовать карте, надо бы повернуть на олешник, вон он, но там по колено завязнешь в болоте, — соображал Кирилл. «Смотри, Гриша, а?» Ивашкевич взглянул на карту. Ничего не сказал. Они продолжали двигаться в еловой тесноте.

Одежда Петра пришлась Кириллу впору, только шапка, кургузая, все время сползала на затылок.

— И потерять недолго, — в который раз сдвинул ее наперед. — Рукам работенка.

Ивашкевич бросил на Кирилла беглый взгляд, губы его тронула короткая усмешка: «Умеет же носить лохмотья…»

— Зато вид у тебя… Немец встретит, и тот пожалеет. — Ивашкевич поправил автомат на груди.

Немного позади, держа оружие наготове, тяжело и прочно ступал Паша.

Вышли они в шесть утра, на поиски подпольного обкома партии. Алеша Блинов, передав в Москву радиограмму, сообщавшую генералу и товарищу Кондратову местоположение отряда, накормил их супом и кашей из концентратов. Сейчас было уже около двенадцати.

— Знаешь, сосет под ложечкой, — признался Кирилл. — Пожалуй, пожуем?

— А как же! — подкинул Паша, и глаза его заблестели. Он торопливо шагнул и шел уже рядом с Кириллом и Ивашкевичем.

Ивашкевич достал из глубокого кармана ватных брюк пачку галет, надорвал упаковку, извлек три галеты, дал Кириллу, потом три Паше и себе вынул. Шли, ели.

Лес редел. Подошли к опушке.

Кирилл слегка раздвинул еловые ветви, выглянул. Большой луг. Видно, болотистый — осока, мелкий олешник. Дорога и вела олешником, потому и не пошли по ней, что болото, и повернули в ельник. Посреди луга стог. Стог не удивил — деревня же недалеко, показывала карта, километра два. Безмолвный, недвижный луг полон первобытной тишины.

Никого.

Ветер перебежал через луг, оставив за собой чуть пригнутую отаву, влетел в лес и лег Кириллу под ноги.

Ивашкевич отошел от Кирилла, приблизился к высокой ели, слегка высунувшейся за опушку. Поодаль, тоже под елью, плашмя растянулся Паша, и густые широкие ветви прикрыли его. Высматривали, высматривали: вдруг хоть что-нибудь да выдаст чье-то присутствие на лугу.

Никого, никого.

Солнце остановилось в бледно-белом небе. Все тени убраны куда-то. Кирилл взглянул на часы: тринадцать. «Даже восемь минут сверх». Терпение, терпение. Должен же связной появиться. Кирилл опустился на колено, раскидистые внизу елки разомкнулись и пропустили его голову, он старательно оглядывал пустынный луг. «А товарищ Кондратов сказал — к двенадцати». Может, не туда вышли?

«А вон что такое?..» — вдруг насторожился Кирилл. Он подал знак Ивашкевичу и Паше. Те повернули голову, куда указывал Кирилл. Из-за стога высунулось что-то похожее на деревянный хоботок и пошевеливалось в траве. Вот уползло, скрылось за стог. Опять высунулось, поерзало и снова скрылось. «Э, нет. Тут что-то есть…»

Потом у стога появился человек — худощавый, в картузе. Сутулясь, прихрамывая, обошел стог. «А! Деревяшка вместо ноги. Сидел, значит, за стогом, вытянув протез, конец его и виден был, — раздумывал Кирилл. — Посмотрим, дальше что…»

Человек опять сел, на этот раз лицом к опушке, привалился к стогу спиной. Вытащил из кармана флягу, приложил ко рту, развернул тряпицу. «Ест», — увидел Кирилл.

— Выхожу, — тихо сказал он.

Ивашкевич и Паша взяли автоматы наизготовку.

Кирилл шел прямо на человека с протезом. Тот, как бы не видя его, продолжал жевать.

— Ну, здоро́во, — остановился перед ним Кирилл.

— Здоро́во так здоро́во, — безразлично откликнулся человек с протезом. Кирилл оглядел его. Рыхлое белесое лицо, на котором все отчетливо видно, жидкая бородка вразброс, волосы, тоже редкие, рыжие, торчащие из-под картуза, нос в мелких оспинках, словно побит шашелем, и слегка свернут набок, глаза маленькие, пустые и непонятно, куда они смотрят и смотрят ли вообще.

«Хрен какой-то», — пожал плечами Кирилл. Не тот, наверное, кого ждал.

Он присел рядом.

— Ну, чего молчишь?

— А говорить чево? — Человек с протезом повернул к нему покривленный нос.

— А что толку сопеть в две дырки?

— А я тебя не звал, — озлились пустые маленькие глазки. — На вот… — ткнул в руки Кирилла флягу. — Хе-хе-хе… — залился неожиданным смехом.