Мэтью Риджуэй - Солдат

Из Вашингтона мы вылетели ночью, ночью же если в Та коме, и было все еще совсем темно/ когда мы пролетали над заливом Пьюджет-Саунд.

На следующую стоянку — на острове Адах — мы прибывали в воскресенье.

За час до прибытия на Адах сквозь тучи пробилось солнце, облака рассеялись, и я увидел внизу остроконечные черные скалы Алеутских островов, покрытые снеговыми шапками, а со стороны Берингова моря опоясанные белой пеной прибоя. Мы приземлились при ослепительном солнечном свете. Дул сильный соленый ветер, термометр показывал немного ниже пуля.

Отдохнув в уютном, красивом доме начальника американской базы морской авиации капитана Гамильтона, я слова вылетел в путь во всем великолепии этого на редкость солнечного дня. Чс-рез двенадцать часов, почти в полночь, мы опустились в аэропорту Ханеда недалеко от Токио.

Старые друзья провожали меня в Вашингтоне, и старые друзья приветствовали здесь — Д. Хики, Р. Аллен, О. Уэйленд и другие. С аэродрома я поехал вместе с Хики и получил от него первые достоверные сведения о том, что происходит в Корее. Я работал до часу ночи, а затем ушел в спальню, где на туалетном столике меня ждали кофе и бутерброды.

Вета-в в семь часов утра, я в одиночестве позавтракал у горящего камина. В девять утра я встретился с генералом Макартуром. Кратко и точно он осветил все вопросы, которые я собирался ему задать. Вставая перед уходом, я задал ему один вопрос.

— Генерал, — спросил я, — если я, прибыв на место, найду, что обстановка требует перехода в наступление, должен ли я получить на это вашу санкцию?

На лице старика появилась широкая улыбка.

— Поступайте так, как сочтете нужным, — сказал он, — 8-я армия — ваша.

Такие приказы поднимают дух солдата. Теперь я был не просто уполномоченным высшего командования, по нес безраздельную ответственность за командование армией до тех пор, пока богу и моим начальникам будет угодно держать меня на этой должности.

Оставалось каких-нибудь два часа до отлета в Корею, За это время я собрал необходимые сведения у генерала Хики и его помощников, у командующего военно-воздушными силами генерала Стреитмейсра и командующего военно-морскими силами на Дальнем Востоке вице-адмирала Тернера Джоя.

Мы вылетели в полдень при сильном встречном ветре, с тем же отличным экипажем, с которым я летел на последнем участке пути до Токио. Когда я завтракал, под нами проплыла гора Фудзияма. Южный склон Фудзиямы был покрыт снегом, с запада ее окутывали облака, а на вершине, как плюмаж, тянулось по ветру перистое облако. Это облако предвещало неприятности. Едва я успел сделать наброски речи, которую намеревался произнести при вступлении в командование, как мы попали в грозу. Сквозь облака и дождь мы продолжали лететь к Тэгу. Когда мы приземлились в Корее, небо было затянуто облаками и холод пронизывал до костей.

Старые друзья тепло и приветливо встретили меня па аэродроме. Среди них был Лайон Аллен, начальник штаба 8-й армии. Впрочем, во встречу, не было ничего парадного. Улыбка, рукопожатие — и мы уже неслись в виллисе, подпрыгивая на разбитой дороге. Повсюду я видел картины, так хорошо знакомые каждому солдату: палатки, грузовики, солдаты в полевой форме, запыленный военный скарб. Здесь, среди зловония и шума, столь характерных для восточного города, трудно было поверить, что всего три дня назад по телефонному вызову Коллинза я оставил веселую компанию в Вашингтоне.

Уже наступала ночь, когда я прибыл в штаб, где встретил! много старых друзей. Мы беседовали до позднего вечера. Затем я распаковал свой багаж и достал полевое обмундирование — поношенную, покрытую пятнами полевую форму, которую я носил в Европе. На рассвете следующего дня я вылетел на передовой командный пункт, находившийся в 300 километрах к северу, под Сеулом. Я летел на В-17 — старом ветеране авиации, известном мне еще с 1936 года, когда я летал на одном из первых самолетов этого типа. Я пролез в маленькую дверцу, пробрался через бомбовый отсек, на четвереньках прополз к месту бомбардира в носу и уселся там, испытывая прилив теплого чувства к этому самому прочному и изящному из всех наших бомбардировщиков.

Ничто не может заменить личную разведку. Поэтому я приказал лететь кружным путем. Около ста километров самолет шел над неровной гористой местностью. Глядя вниз с высоты в тысячу метров, я отмечал на карте линии хребтов, где впоследствии могла бы закрепиться и вести бой реорганизованная 8-я армия. Вид этой местности был мало утешительным для командующего механизированной армией. Гранитные вершины возвышались на две тысячи метров, хребты были острые, как ножи, склоны крутые, а узкие долины извивались, словно змеи. Дорогами служили тропинки, невысокие холмы были покрыты низкорослыми дубами и соснами, которые могли бы стать прекрасным укрытием для одиночных солдат, умеющих маскироваться. Эта местность была идеальной для партизанских действий северокорейцев и пеших китайских стрелков, но никак не для наших механизированных войск, привязанных к дорогам.

Однако сражения происходят там, где встречаются армии, и богу было угодно, чтобы мы встретили противника именно здесь. Оставалось только как можно лучше подготовиться к этой встрече.

Я прилетел в Сеул на передовой командный пункт, но, к своему великому удивлению, нашел там лишь кучку офицеров. Остальные были в Тэгу, в 300 километрах от линии фронта. Я был намерен немедленно изменить это положение. Сначала я посетил нашего посла, а затем вместе с ним нанес визит его превосходительству президенту Ли Сын Ману.

— Генерал, я счастлив вас видеть, — любезно приветствовал оп меня.

— Господин президент, — отвечал я, — я рад, что прибыл сюда, и намерен здесь оставаться.

В этом заявлении не было хвастовства. Я говорил от чистого сердца. Перед нами стояла альтернатива: выстоять, перейти в наступление и победить — или нас сбросят в море. О последней возможности я не хотел и думать.

В течение трех дней я объезжал фронт и беседовал с командирами частей, непосредственно соприкасавшихся с противником за р. Ханган. Я ездил в открытом виллисе и не разрешил бы пн одной машине с поднятым тентом появиться в районе передовых позиций. Езда в закрытой машине по району боевых действий вызывает ложное ощущение безопасности. Кроме того, я придерживался, может быть, старомодного мнения, что боевой дух солдат поднимается, когда они видят рядом с собой «старика», который в снег, дождь и грязь делит с ними тяготы солдатской жизни. Во время поездки я чертовски продрог. На голове у меня была только легкая, без наушников и меховой подкладки, фуражка, которую я носил в Европе, а на руках обычные штатские перчатки. Наконец, один сердобольный майор где-то раскопал для меня меховую шапку и пару теплых рукавиц. Я не могу сейчас вспомнить фамилии майора, но никогда не забуду его любезности.