Игорь Бондаренко - Такая долгая жизнь

На этом и порешили.

26 декабря на море разыгрался десятибалльный шторм. Он продолжался и двадцать седьмого. Высадившийся десант больше суток был отрезан от восточного берега. Немцы яростно контратаковали. Но двадцать седьмого ветер стал слабеть. Десант получил подкрепление.

Командующий немецкими войсками в Крыму генерал Манштейн снял из-под осажденного Севастополя крупные силы и бросил их на уничтожение десанта. Воздушная разведка донесла об этом советскому командованию.

В ночь с 29 на 30 декабря в море вышли корабли Черноморского флота. Они сопровождали транспорты с новым десантом.

На рассвете 30 декабря эти корабли неожиданно появились на рейде Феодосии. Немецкая разведка, наземная и воздушная, прозевала этот маневр.

Корабли Черноморского флота открыли огонь. Беспорядочная стрельба немцев не могла остановить наступающих. Корабли и десантные суда с ходу причаливали к обледеневшим пирсам порта. Могучее русское «ура» сотрясало морозный, звонкий воздух.

Корабельная артиллерия в упор расстреливала вражеские укрепленные пункты.

Накануне выпал глубокий снег. Но и это не остановило наступающих. Первый эшелон — морская пехота, сметая все на своем пути, не задерживаясь в городе, вышла на командные высоты за городом.

В тылу у немецких войск, сражавшихся под Керчью, оказались русские.

Войска, высадившиеся у Камыш-Буруна, Эльтингена, Керчи, тоже перешли в наступление.

Батальон старшего лейтенанта Цыганкова получил приказ овладеть немецким опорным пунктом за железнодорожной насыпью.

Путивцев и Никипелов бежали в первых рядах наступающих. Огонь, который вели немцы из всех видов стрелкового оружия, из минометов, из пушек, трижды прижимал советскую пехоту к земле. Трижды Цыганков поднимал своих бойцов в атаку. Трижды вражеские пули обходили его. А на четвертый он поднялся и успел только крикнуть:

— За Родину! За… — и будто поперхнулся. Секунду постоял и рухнул на землю.

Наступающие снова залегли. Кто в следующую секунду поднимет бойцов, встанет первым?..

Михаил поднялся. Зачем-то отряхнул полы шинели. И закричал:

— За мной! За Родину!..

— Ааааааааа, — понеслось над землей, терзаемой снарядами.

До вражеских окопов осталось совсем немного. Теперь уже, казалось, никакая сила не может остановить наступающих.

Немцы стали выскакивать из траншей, побежали…

Наша корабельная артиллерия прекратила огонь. Корректировщики сообщили, что войска входят в соприкосновение с противником. И тут над полем появились немецкие самолеты. Они шли на бреющем полете. Огонь их был разящим. Батальон снова залег.

Михаил с наганом в руке кричал залегшим:

— Встать! За мной! Встать… Коммунисты, за мной!

Поднялся один, второй, третий…

Михаил побежал. И в это время что-то остро и сильно ударило в спину. Огнем обожгло сердце. Разрывная пуля прошла навылет.

— Товарищ батальонный комиссар! Товарищ батальонный комиссар! — закричал Никипелов.

Путивцев лежал на спине. Из рваной раны на его груди медленно поднимался пар.

— Вперед! За Родину! — закричал кто-то.

И батальон поднялся. Возле умирающего остался только политрук Никипелов.

— Товарищ батальонный комиссар!.. Михаил Афанасьевич… Товарищ батальонный комиссар!..

Слово «комиссар» было последним, что пробилось в затухающее сознание Михаила Путивцева.

Тихон Иванович умер в октябре. Перед смертью ночью он услышал голос Ивги. Звала она его. Голос был тихий, слабый, больной. Звала она его, как в молодости: «Тиша!.. Тиша!..» А что «Тиша» — не говорила…

У Тихона Ивановича еще хватило сил выйти из флигеля во двор. Но у дома во дворе никого не было. Сад стоял уже почти голый и хорошо просматривался до самого плетня из ивовых прутьев. Луна спряталась за набежавшими тучами, а когда вышла и осветила все бледным светом, почудилось Тихону Ивановичу что-то белое меж деревьев. Каштан вдруг завыл, как по покойнику, рванулся на цепи, забился в будку…

— Свят, свят, свят… — зашептал Тихон Иванович.

Такая жуть его взяла, что все похолодело внутри, и сердце будто стало. Вспомнил он: нельзя выходить наружу, если покойник кличет. Поверье такое… Но как же не выйти, если Ивга зовет?.. И тут будто птица какая-то пронеслась над головой, он даже ветер почуял на своем лице от больших черных крыльев. Клюнуло что-то остро и больно в самое темечко, а дальше он не помнил…

Нашла его Ксеня у порога флигеля. Спасибо Каштану, выл, пока Ксеня не вышла.

Ксеня разбудила Вовку, вдвоем они кое-как затащили деда во флигель. Положили на кровать.

— Ах, батя-батя, сколько раз говорила вам — лежите в большом доме, на глазах. А тут вы без всякого присмотру…

Причитаний дочери Тихон Иванович не слышал. Пришел в себя уже утром и сразу спросил:

— А Ивга дэ?

— Батя… Мама ведь умерла еще три года назад…

Тихон Иванович отвернулся к стене, будто недовольный чем-то, помолчал, а потом тихо так сказал:

— Ось и мий час прийшов…

— Та шо вы, батя, балакаете… Ну, хвораете, хто не хворае…

— Ни, доня, чую я…

И действительно, умер он через два дня.

Похороны при немцах оказались делом непростым: ни катафалка, ни гробовщиков, никого не найдешь.

Нюра где-то телегу достала, расплатилась пиджаком Ивана — от советских денег хозяин телеги отказался. Сосед кое-как смастерил гроб: никогда раньше гробов не делал, а вот пришлось. За работу ничего не взял:

— Та на шо мэни ваши гроши? Чи ни люди мы?.. Горе у вас…

А через месяц снова пришлось к соседу обращаться — умерла маленькая дочка у Ксени. Девочка родилась в конце октября, была слабенькой. Да еще молоко у Ксени пропало…

— Господи, и зачем ты ее на свет произвел? — слыша сиплое, нечистое дыхание маленького существа, шептала Ксеня ночами. — Спаси ее!

В трудные годы с Михаилом не обращалась она к богу, а шла к людям. Люди помогали. А тут люди были бессильны. Был врач, которого Ксеня знала, еще когда они жили на Ленинской, Врач хороший, авторитетный. Ничего утешительного он ей не сказал. К кому же еще обращаться. Бессильны люди перед смертью, и губы невольно шептали молитвы… Но не помогли и молитвы.

Измучилась Ксеня без сна, проснулась однажды под утро, а девочка уже почти остыла. Припала Ксеня горячими губами к холодному тельцу, заплакала. Заплакала не только от горя по усопшей девочке. Еще не успела она кровно привязаться к существу, появившемуся на свет. Еще не человечек это был, а так, теплый комочек…

Заплакала навзрыд от горя, от бед, которые, подобно туче, нависли над всем, что ей было дорого. Выживут ли, уцелеют?..

Прошло два месяца, как ушли наши. Голод стал подбираться к их дому. Была бы она поздоровее, перед отступом наших, может, чего и добыла бы. Вон у Гашки, соседки, муж дома остался. Так он натащил из порта и макарон, когда горела макаронная фабрика, и годовалого бычка привел откуда-то из-под Марцево: видно, скот гнали, а этот отбился. Два мешка муки с мукомольни привез на тачке. Им жить можно. И пышки испекут, и затирку сделают… И мясцом иногда побалуются… А ей чем Вовку кормить? И надо же, чтоб все это случилось, когда она последние дни донашивала…