Игорь Бондаренко - Такая долгая жизнь

— Что ты шепчешь там? — спросил Ванька.

— Я?.. Да ничего… — «Скажешь тебе, а ты потом опять смеяться будешь… Пушкин, Лермонтов… Не скажу», — решил Володя. — Замерз я уже, пойдем домой, — предложил он Ваньке.

— Пошли…

Но Володя домой идти не собирался… Он хотел поскорее остаться один… Чтобы сочинять, чтоб никто не мешал…

Володя снял варежки и потер снегом щеки. Мороз к ночи усиливался.

Володя увлекся сочинением, не заметил, не услышал, как скрипнула калитка и на улицу вышла мать.

— Ты что ж, чертенок, тут делаешь? Я уже жду, жду… Вся душа изболелась… Ну-ка, марш домой…

Дома мать дала ему кукурузную лепешку, кружку горячего чая, настоянного на вишневом листе, и легла спать. Володя не спал. Конца у стихотворения ведь не было!

На стенках и на потолке подрагивали багровые тени. Красные конфорки на печке светились в темноте. Ледяные узоры на стеклах в окне тоже были розоватыми…

Володя потихоньку поднялся. Потихоньку достал из стола карандаш и бумагу. Подсел ближе к печке, чтоб было виднее. Записал стихотворение. И только тогда лег в теплую постель и мгновенно заснул.

Проснулся Володя с каким-то необыкновенным чувством. Это была радость. Давно он не испытывал этого чувства… Проснулся — и сразу вспомнил: стихи. Хотелось немедленно их кому-то прочитать.

— Мам, хочешь я тебе стихи почитаю?

— Какие стихи?

— Ну, стихи… Я сочинил…

Володя начал громко, как в классе, но в конце заволновался, голос его дрогнул, когда он читал строки:

— Мам, ну что ты плачешь?

— Я не плачу, сынок… Как хорошо ты сочинил… И все правда…

Воодушевленный похвалой матери, Володя побежал к тете Нюре и Вале. Зайдя в коридор их дома, он услышал разговор:

— Вчера на Камышановской немецкую машину спалили… Ваша работа? — Это был голос Вали.

— А ты как думаешь?

Нехорошо было подслушивать. Володя кашлянул.

— В коридоре кто-то есть? — насторожилась Валя.

Володя открыл дверь.

Напротив Вали за столом сидел Юрий Пазон. Он холодно глянул на Вовку.

— Фу, как ты меня напугал! — с облегчением сказала Валя.

— Ты чего так смотришь на меня, Юра?.. А я стихи принес, — без всякого перехода сказал Володя; в его голове молоточками стучали слова, которые он только что услышал: «Ваша работа?..»

Юра Пазон служил вместе с Митькой Дудкой в армии. В последний раз он видел Митьку перед самой войной. Митька уехал на соревнование по волейболу в Перемышль, а тут война началась…

Пазона ранили, когда наши войска отходили от границы. Он попал в госпиталь, в Таганрог, у него было тяжелое ранение ноги. После госпиталя его оставили на излечение дома. Валя Дудка часто навещала его в госпитале, а когда он выписался, то сам стал приходить к ним.

Володя все это хорошо знал.

«Вести с любимой Родины»… Наверное, это он! Он — Юра!.. И его товарищи!»

— Ну, где же твои стихи? — спросил Пазон уже приветливее.

Чуть запинаясь от волнения, Володя стал читать. Стихи и Вале, а главное, Пазону понравились.

— А можно, я буду стихи для вас писать? — неожиданно выпалил Вовка.

— Для кого это — для нас? — снова насторожился Пазон.

— А ты будто не знаешь? — Володя старался ответить как можно «умнее», осторожнее, как настоящий подпольщик.

— Тебе сколько лет? — спросил Юра.

— Четырнадцать. — Если бы не Валя, соврал, наверное бы.

— Да… — многозначительно промолвил Пазон.

Обида захлестнула Володю.

— Да что я, маленький?.. Сам мои стихи похвалил…

— А стихи о пионерском галстуке написать можешь? — неожиданно спросил Пазон.

— Смогу…

— Хорошо, напиши стихи и передай Вале… А эти мне можешь дать? — снова спросил Пазон.

— Конечно…

— Только смотри!.. Никому об этом ни слова!

— Могила! — пообещал Вовка.

Иногда Ксеня и Вовка ходили на Стахановский. Старались бывать там пореже. Неловко. Мать Михаила, Анастасия Сидоровна, никогда не отпустит, прежде чем не накормит картошкой, соленьем. Анастасия Сидоровна, Максим и Нина Путивцевы тоже жили трудно. Кое-что дали им осенью приусадебные участки, что-то в магазинах получили перед отступлением наших, но ртов у них больше: Максим, Фекла, Нина, Анастасия Сидоровна да трое деток. Семеро душ. Ну-ка, прокорми такую ораву!

Максим пытался было пройти в Солодовку, надеясь разжиться чем-нибудь у дядьки Мартына. Дядька Демка отступил с нашими. Но в Солодовку Максима немцы не пустили — фронт!

Максим в последнее время выглядел совсем плохо. Одежда висела на нем как на вешалке… И кашель… Проклятый кашель… Ни днем, ни ночью покоя не давал.

Анастасия Сидоровна тоже выглядела плохо. Сильно она сдала, после того как в августе получила похоронку на Алексея. Но была она такой же подельчивой и доброй, как и до войны.

— Ешь, ешь, внучек, — подкладывая Володе в тарелку горячего картофеля, говорила она. — Давай, Ксеня, и тебе подложу…

— Не надо, мам, я уже наелась, — глотая слюну, отбивалась Ксеня.

— Не слухайте ее, мамо, — вмешался Максим и спросил: — Ты нэ чула, шо нимци хотят завод наш восстанавливать!? Балакают, шо уже инженеры-нимци понаехали…

— Нет, я не слышала об этом… Что они там восстановят?.. Все ведь взорвано… Развалины одни… Наверное, никогда его теперь не восстановят…

— Був я на днях у цеху, — признался Максим. — Взрывчатка там зробыла нэмало… Та ще не все…

Услышав разговоры о том, что немцы хотят восстанавливать завод и ремонтировать свои танки, Максим решил собрать в цехе все бронзовые и медные детали и спрятать их. Без этих деталей немцы цех не восстановят… Сначала к этому делу он хотел было привлечь Вовку. Потом передумал. Дознаются немцы — одно наказание: смерть!.. Чувствовал Максим, что жить ему осталось недолго, а Вовка ведь совсем еще хлопчик…

Договорился он с двумя старыми товарищами, вальцовщиками. Втроем, через день после, того как на Стахановском побывала Ксеня с Вовкой, отправились они в цех.

Часть деталей из цветных металлов, разбросанных взрывами, валялась просто на полу. Другие пришлось извлекать, раскручивая крышки подшипников на покореженных взрывами прокатных станах и электромоторах…