Георгий Свиридов - Победа достается нелегко

— Говорят, под Ташкентом море, — доверительно сказал кто-то тихим голосом. — И вода, как кипяток.

— Не, там пустота. Того и гляди, провалишься…

— Ты что, по радио слышал? В последних известиях? — спросил Руслан незадачливого знатока, не скрывая раздражения.

— В трамвае слышал. Когда в увольнение ходил.

— Агентство ОГГ, — насмешливо сказал Зарыка.

— Какое еще там агентство? — обиделся говоривший.

— Трепачей. «Одна гражданочка говорила». А ты уши развесил и хлопаешь, как ненастроенный локатор, все цепляешь, на любой волне.

Заглушая все прочие звуки, над палаточным городком взвыла сирена. Ее пронзительно требовательный голос на этот раз солдаты воспринимали с какой-то спасительной радостью. Боевой сигнал снимал бездеятельное томление.

— Выходи строиться! — послышались голоса командиров.

Раздался дружный топот. Солдаты бежали к месту построения.

В строю Коржавин сразу почувствовал себя иным, вернее, таким, каким был раньше. Вернулась уверенность, собранность. Да и не только он один ощутил такую перемену. Каждый почувствовал себя на своем привычном месте. Солдаты повеселели. То здесь, то там вспыхивали шутки. Коржавин, как всегда, стоял рядом с Зарыкой. Тот, засунув руки в карманы, поеживался от ночной прохлады.

— Скорее бы, что ли, приказывали…

— Начальство идет, — сообщил старшина и рявкнул — Смирно!

Через несколько минут после подземного толчка воины в составе спасательных отрядов спешили на помощь пострадавшим горожанам. Разбирали образовавшиеся завалы, выносили раненых, раскапывали обвалившиеся крыши и стены, под которыми находились люди.

А землетрясение продолжалось. Толчки следовали один за другим с какой-то невероятной последовательностью и неуловимым ритмом. За какие-нибудь полтора часа произошло шесть колебаний почвы, силою от четырех до семи баллов.

Эпицентр на этот раз слегка сдвинулся и пришелся как раз на ту часть города, которую называли азиатской, старой. Узбекские каркасные мазанки, построенные еще в прошлом веке, затрещали, стали разваливаться, как игрушечные. Толстые потолочные балки не выдерживали, с грохотом обваливались, погребая под собой все живое, ломая мебель, засыпая ковры, одеяла, кухонную утварь…

Ночь стояла холодная и темная. На улицах зажгли костры. Возвращаться в дома, в палатки или во дворы, где спали под открытым небом, никто не хотел. Напуганные дети молчаливо жались к родителям. Матери, прижав маленьких к груди, сидели у костров. Багровые отсветы пламени отражались на лицах, делая их еще более хмурыми, страдальческими. Длинные неровные тени качались за спиной. У костров собирались чуть ли не все жители квартала.

А на смежных параллельных улицах стояла кромешная темнота и необычная пустота. Развалившиеся глиняные дувалы обнажили небольшие дворики, сады, виноградники, террасы, беседки — все, что годами было скрыто от посторонних глаз, от взгляда прохожего. Протяжно мычали привязанные коровы, грустно блеяли овцы и бараны, рычали и надсадно лаяли псы.

Руслан с Евгением попали в добавочный патруль охраны общественного спокойствия. Закинув автомат за плечо, Коржавин молча шел следом за участковым узбеком-милиционером, назначенным старшим. Сзади, разговаривая, шли Зарыка и высокий молодой татарин, слесарь Ташсельмаша, у которого было русское имя Юрий и длинная тюркская фамилия.

— Когда тряхнуло, небось вылетел из кровати? — интересуется Зарыка.

— Я не спал.

— Ври больше!

— У меня голуби. Голубятню еще отец построил на крыше сарая. Голуби породистые. Может, слышал? Дутыши, почтари, якобинцы… Ну, конечно, и простые имеются. Десятков шесть будет, — рассказывает Юрий. — Так ночью, примерно за минуту до землетрясения, вдруг слышу сквозь сон, как голуби встрепенулись, словно кто их встревожил. Хлопая крыльями, с шумом вылетели из голубятни. Я вскочил с постели, схватил железную дубинку и во двор. Ну, думаю, поймаю вора, ребра переломаю. На улице темно, холодно. А голуби, сделав круг, другой, мирно уселись на урючину, что растет у порога. Вот тебе на, думаю, что за ненормальное поведение. Никогда такого не было. Не успел подумать, а тут как шарахнет! И началось.

— А раньше не взлетали? — поинтересовался Зарыка.

— Может, и взлетали. Тогда, двадцать шестого апреля, я в ночной смене работал, а потом что-то не замечал.

Они вышли на другую улицу. Вдали светился костер, около которого стояли и двигались люди. Дувалы по бокам упали, рассыпались.

— Как улица называется? — спросил Руслан.

— Джар-куча, — ответил участковый.

Руслан хотел было спросить, что это значит по-русски, по из-за развалившегося дувала послышался тихий зов о помощи.

Участковый, освещая путь фонариком, перепрыгнул через глиняные глыбы упавшего забора, вбежал во двор. За ним, не отставая, спешили остальные патрульные.

— Где?

Милиционер повел фонарем, и в светлом круге, выхваченном из темноты, появилась стена, окна с выбитыми стеклами, распахнутая дверь и зияющий чернотой пролом. Подошли ближе. Увидели, что упала не только стена, обвалилась крыша. Прислушались. Откуда-то из дальнего угла донесся слабеющий голос:

— Сюда! Помогите…

Зарыка, осторожно ступая, обследовал комнату. Участковый, встав в оконном проеме, поднял руку с фонарем. В слабом свете увидели дверь в следующую комнату. Там, почти у порога, прислонившись к косяку, сидела узбечка. Волосы растрепаны, в порванной ночной рубашке, на которой отчетливо темнели пятна крови.

— Выносите осторожно на улицу, — велел милиционер.

Она была молодая, хотя в волосах белели тонкие седые пряди. Правильные, чисто восточные черты лица. Сквозь разорванную рубашку проглядывало округлое плечо.

— Углум! Углум! — тихо простонала она, протягивая руку в дом. — Углум!

— Сын там, — перевел участковый. — Ребенок. Надо спасать. — И повернулся к Юрию: — Иди, зови «скорую помощь».

Тяжелая продольная балка, на которой держалась крыша, лежала наклонно поперек комнаты, упираясь одним концом в массивный дубовый старомодный сервант. Балка проломила верхнюю часть серванта и застряла. Рядом торчали другие бревна, доски, все засыпано глиной, смешанной с саманом, кусками штукатурки.

— Свети сюда! Корж, держи!

Зарыка раскидал землю, уперся плечом в поперечное бревно, чуть приподнял его. Образовался узкий ход. Руслан и участковый пробрались к Зарыке, подперли бревно своими плечами.

— Давай свет!

Евгений взял фонарик и, извиваясь ужом, полез вниз, под тяжелую балку. Сервант тихо поскрипывал, казалось, он не выдержит тяжести, проломится до основания. А Зарыка все ползал, обдирая колени, шарил где-то там, в образовавшемся страшном шалаше. «Если сейчас тряхнет, — почему-то подумал Руслан, держа тяжелое бревно, которое врезалось в плечо, — Женьке хана… Не вылезет, придавит его… И чего он возится?»