Дмитрий Ли - Журавли покидают гнезда

— Мы чосан сарам [49] Корейцы. , а идем в Россию.

Старик понимающе закивал головой и, вспомнив что-то, схватил Юсэка за руку, потянул к фанзе, стоящей на краю огорода.

В полутемной и тесной лачуге, потягивая длинный мундштук с круглым бурлящим чубуком, лежал на циновке средних лет мужчина. Заметив вошедших, он мгновенно спрятал трубку за спину, присел, скрестив ноги. Старик что-то объяснил ему, и тот, успокоившись, снова взялся за трубку.

— Вы корейцы? — спросил он по-корейски.

— Да, — ответил Юсэк, пугаясь его черного вспотевшего лица.

— Идете из Кореи?

— Да.

— И куда же путь держите?

— В Россию.

Мужчина ухмыльнулся, оглядев их внимательно:

— А я вот как раз оттуда.

— Вы были в России! — обрадовался Юсэк. Он хотел еще о многом спросить, но промолчал, заметив недобрую улыбку на лице собеседника.

— Только не пойму, зачем вам, детям, туда тащиться? — сказал тот, затягиваясь дымом. — Плохо сейчас там, неспокойно.

Юсэк и Эсуги переглянулись.

— А где сейчас хорошо? — ответил Юсэк, заметив, что Эсуги приуныла. — Мы и не ищем покоя. Не старые еще.

— А если молодые, так что ж — по свету мыкаться? Я ведь тоже не старый, а жизнь, кажется, прошла мимо. Тоже, как и вы, ушел из дому счастья искать. Подобно одичавшей собаке лазал по русским лесам, а все попусту. Что же теперь? Куда податься? Тем и хороша родная хижина, что и голышом можно войти в нее. Родные не осудят, другим нет до тебя дела. Возвращайтесь-ка и вы домой, пока не поздно. Нечего нашему брату в России делать. Было время, да прошло.

— Вы уговариваете нас вернуться домой, — пробормотал Юсэк огорченно. — А если его у нас нет? Куда же деваться в этом случае?

— Наш дом — это Корея, — ответил мужчина. — У меня тоже нет дворца. Возвращаюсь в свою лачугу. А мог бы не хуже других жить и в России. Было на что, а вот домой потянуло.

— Но ведь вам повезло в России, — заметил Юсэк, — Если я вас правильно понял, у вас были деньги, много денег.

— Были. За них я отдал здоровье, — сказал мужчина, — потерял близкого человека. Но это не самое страшное. Я потерял себя, свою честь. Русское золото не приносит людям радость: тяжелое оно.

— Но почему вы решили, что мы идем в Россию за золотом?

— А за чем же еще? За каким еще чертом туда идти?

— Мы там жить хотим. Друзья там… — запинаясь от волнения, пояснил Юсэк. — Им тоже не нужно золото. Они добиваются, чтобы всем было хорошо.

Услышав эти слова, у Эсуги отлегло от сердца. Она тихо потянула его к выходу, но мужчина, быстро подойдя к Юсэку, усадил его на циновку, попросил и Эсуги присесть, но она осталась стоять возле двери.

— Как хоть зовут-то тебя, парень? — спросил он, опускаясь рядом с Юсэком.

— Юсэк.

— А меня Тыкчен. Ты что, революционер?

— Так я назвать себя не могу, — ответил Юсэк. — Но хочу, чтобы во всем была справедливость.

— Да, — чмокнул мужчина. — Ведь я в свое время тоже задумал было драться за правду. А когда выбили мне дубинкой зубы, всякая охота пропала. Нет, думаю, так могут и мозги вышибить. Стал я тогда копаться в этой земле, выискивал другое счастье. Докопался. Засверкало оно в моих ладонях, ослепляя глаза. Зажил я, не завидуя никому. И зубы себе золотые вставил, и жил бы, не зная горя, да случилось так, что незаметно промотал все добытое на эту вот гадость, — он ткнул рукой на трубку. — Вот теперь вся правда в ней, в этой трубке.

Эсуги с неприязнью глянула на трубку. Сладкий запах дыма, исходящий от нее, был знаком ей. Но мужчина не вызывал в ней жалости, наоборот, высохшим черным лицом и впалой грудью он наводил страх.

— Пойдем отсюда, Юсэк, — с трудом вымолвила она, задыхаясь.

Юсэк взял ее под руку и, выведя на улицу, усадил в коляску. Он не решался покинуть фанзу, даже боялся этого и благодарил судьбу за то, что встретился добрый старик. По крайней мере, есть крыша и люди — помогут чем-то. Эсуги же, наоборот, хотела уйти отсюда немедленно, не объясняя причины. Юсэк сдался.

Он шел нехотя, то и дело оборачиваясь на Эсуги, сидевшую в коляске. На лице и в глазах ее не было того болезненного выражения тоски, которое всегда настораживало и пугало его. Добравшись до лесной дороги, Юсэк остановился, пытливо поглядев на нее.

— Он тоже умрет, — тихо прошептала Эсуги.

— О ком ты? Кто умрет?

— Этот дяденька.

— С чего ты это взяла?

— Умрет он, — повторила Эсуги. — Моя омони тоже не хотела жить и курила.

— Так вот ты о чем. Твоя омони очень хотела жить, но ее отравили…

— Не знаешь ты ничего. Она из-за меня страдала. Лучше бы и я тогда уехала с сестренкой. Омони не надо было бы заботиться обо мне, и она не попала бы в кабалу к Хэ Пхари. Я это позже поняла.

— Неправда. Ей не стало бы от этого легче, — возразил Юсэк. — Никогда мать не будет счастлива, потеряв детей. А потом… неизвестно, как сложилась бы твоя жизнь в Японии.

— Не обо мне речь. Мне и сейчас не лучше. — Сойдя с коляски, Эсуги молча пошла от него.

На этот раз Юсэк не кинулся за ней сразу: он был очень изнурен и жил ожиданием чего-то страшного и неизбежного. Он с детства знал, что тлеющий уголек рано или поздно вспыхнет. Она шла от него, едва держась на слабых ногах. Юсэк догнал ее, обнял, хотел что-то сказать, но она оттолкнула его и, сделав несколько шагов, упала.

— Что мне делать с тобой, Эсуги? — с отчаянием сказал он.

Он гладил ее лицо, прижимался губами к ее похолодевшим рукам, растерянно озирался по сторонам.

Старик китаец помог Юсэку занести Эсуги в фанзу и уложить на циновку. Бегло осмотрев ее, он сказал, что у девушки обморок и что она скоро придет в себя.

— Вот об этом я и говорил, — произнес Тыкчен. — А вы, кажется, обиделись и ушли. Одумайся, парень, загубишь ты себя и свою девушку. Знай — богатством можно поделиться, горем — нет. Не нужно твое горе русским. У них сейчас своего хватает. И еще запомни: самый плохой родственник лучше хорошего товарища.

— У нее нет родных, — сказал Юсэк.

Тыкчен перевел взгляд на Эсуги и застыл в молчании.

— Красивая она у тебя, — заметил он с грустью. — Моя тоже красивая… была.

— А что с нею стало? — спросил Юсэк.

— Не надо тебе об этом знать, — сказал Тыкчен и, прихватив с собой трубку, поспешно удалился.

Потревоженная его шагами, Эсуги шевельнулась и тихо позвала Юсэка.

— Я здесь, Эсуги, здесь. — Юсэк наклонился к ней и, увидев живое выражение глаз, радостно зашептал: — Ты лежи, отдохни еще. Ты просто устала. Видишь — тебе лучше. Тебе будет еще лучше, потому что я очень хочу этого.

— А где мы? Это еще не Россия?

— Осталось совсем мало. А сейчас мы у хороших людей. Ты голодна, тебе надо поесть. Я сейчас! — Он кинулся к коляске и тотчас же вернулся с узелком.

Стараясь угодить Юсэку, Эсуги присела, взяла ломтик лепешки и сделала вид, что ест. Заметив, что и он создает такую же видимость, улыбнулась. От нахлынувшей радости Юсэк расцвел. Он глядел на нее с таким же трепетом, как и тогда, когда она, сбежав от Хэ Пхари, пришла к нему в лачугу. Сейчас он не хотел думать о том, сколько еще времени она пролежит в этой прокопченной ядовитым дымом фанзе, сколько бессонных ночей ему еще предстоит коротать, не смея отойти ни на шаг от нее.