Дмитрий Ли - Журавли покидают гнезда

Старик был не по годам подвижен и проявлял трогательную заботу к Эсуги. Днем уходил к родственникам, чтобы поживиться у них какой-нибудь едой для своих юных постояльцев, а вечером занимал их рассказами, которых ни Эсуги, ни Юсэк не понимали. Но как всякому старому человеку, ему нравилось, что они слушали его с подчеркнутым вниманием. И только в полночь, когда сон одолевал Эсуги и Юсэка, он тихо, боясь разбудить их, уходил на свою половину. Теперь, узнав поближе его, Юсэк проникся к нему уважением и ругал себя за то, что плохо думал о китайцах. Он благодарил судьбу, столкнувшую его и на этот раз с добрым человеком. Да и соседи здесь были более учтивыми, чем те, что окружали семью Сонима. Они то и дело наведывались к больной, непременно принося с собой гостинцы, которые очень нравились ей.

Эсуги вскоре поднялась на ноги. Однако Юсэк не спешил пускаться в путь. До границы не было больше ни одного поселения, только непроходимая тайга, топи и глубокие овраги. Юсэк не мог, не хотел больше рисковать. Люди здесь добрые, покладистые, в обиду не дадут. Порой приходила мысль остаться здесь навсегда. Но через несколько дней, когда Юсэк и Эсуги вместе со стариком сели завтракать, вошел Тыкчен. Опустив свою торбу возле порога и сняв тужурку и обувь, он сел за столик. Внимательно поглядев на Эсуги, сказал:

— Вижу — отошла. Расцвела, как маковка. — И, отхлебнув чаю из чашки, придвинутой к нему стариком, справился: — Вы еще не передумали идти в Россию?

— Нет, — ответил Юсэк, выражая не столько свое, сколько желание Эсуги.

— Хотите, я вас провожу до границы? — неожиданно предложил Тыкчен и добавил: — Одни вы дальше Чертова омута не пройдете. Много нашего брата осталось в нем. А я вас проведу такими тропами, которые известны одним только здешним ведьмам.

Эсуги было обрадовалась, но, заметив, что Юсэк с недоверием поглядел на Тыкчена, присмирела. В самом деле — он не вызывал доверия. «Почему этот человек, который так упрямо отговаривал идти в Россию, вдруг решил проводить их? Что он задумал? Что ему нужно? А может быть, он и вправду добряк? Разве можно по внешности судить о человеке?..» Юсэку очень хотелось, чтобы он оказался именно таким, он заставлял себя поверить ему.

— Что же ты, парень, молчишь? — спросил Тыкчен. — Не хочешь, чтобы я указал дорогу?

— Почему же… хочу, — неуверенно отозвался Юсэк и поглядел на Эсуги, которая медленно кивнула.

Тыкчен достал из торбы трубку, запалил ее. Знакомый удушливый дым ударил в нос с такой силой, что Эсуги сделалось опять дурно. Отпрянув к двери и прикрыв ладонью рот, она с испугом поглядела на Тыкчена.

— Что вы делаете?.. Вы себя погубите! Выбросьте ее немедленно! — простонала она, ужасаясь, с какой жадностью заглатывал он ядовитый дым.

Мужчина только усмехнулся.

— Лишиться ее — значит утратить последнюю радость в жизни.

Эсуги снова вспомнила мать, она говорила почти то же самое, когда ей запрещали курить.

— Ну зачем и кто придумал такую отраву? — не унималась Эсуги. — Мало и без того горя?

— В том-то и дело, что его слишком много на земле, — сказал Тыкчен. — Для того и придумали этот дым, чтобы застилать глаза.

— Если бы только это, — проговорила Эсуги. — Моя омони погибла от него…

— Твоя мать курила опиум? — пристально глядя на нее, спросил он.

Эсуги промолчала. Ей хотелось вырвать у него трубку, выбросить ее. Но что может предложить она ему взамен? Чем облегчит его жизнь?

— Видать, и твоей матери было не очень-то сладко, — сказал Тыкчен. — Что ни говори, а те, кто породил этот дурман, были куда прозорливей, чем мы. Отведав его, люди становятся сговорчивей, терпимей и уходят из жизни, не запачкав убийц своей кровью.

— Но вы… вы, зная все это, — курите! — в недоумении воскликнул Юсэк.

— А что поделаешь, — вздохнул мужчина. — Все-то мы знаем, а вот поделать с собой ничего не можем. Судьбу не повернешь, да и поздно уже… Поздно… — Он не договорил и сидел, задрав голову.

— Но вы еще молоды, — наседал Юсэк, — еще все можно поправить. Я, конечно, не знаю о вас ничего, но, судя по всему, у вас какое-то горе.

Тыкчен с обидой глянул на Юсэка.

— Да, да, жива еще во мне душонка. Скребется, скулит. Вот здесь, в груди, будто пес, за щенят своих, которые, поди, тоже уже по свету рыщут.

— Зачем же вы так, — попробовал утешить его Юсэк. — У них есть мать, да и вы, похоже, спешите к ним.

— Нет у них матери, — произнес Тыкчен. — Да и отца тоже… — Он не договорил и опять потянулся к трубке.

Он был жалок и не вызывал у Юсэка ни сочувствия, ни отвращения, лишь сердил своим безволием. Ведь и его отцу, Енсу, тоже было нелегко, но он ради сына расстался с фанзой и деревней, влез в упряжку рикши в незнакомом городе. А как он берег деньги! Не соглашался их тратить даже на лекаря. И выложил все сбережения маклеру, чтобы вырвать у него Эсуги. А этот человек растворил свое богатство в ядовитом дыме и теперь с болью прислушивается к своей скулящей душе.

— Как же вы все-таки жить думаете? — спросил Юсэк, наблюдая, как тот непослушными руками пытается распалить трубку.

Тыкчен не ответил. В накаленном чубуке заклокотала вода. С восторгом поглядев на ожившую трубку, он бережно поднял ее обеими руками и жадно приложился к мундштуку. Дым, фильтруясь в воде, потек в его легкие. Он курил долго, наконец, насытившись, опьяненными, мутными глазами уставился на Юсэка.

— Чудодейка она, — сказал он, касаясь рукой трубки. — Ничего ты не смыслишь, парень. А ты вот попробуй — и узнаешь, какая в ней волшебная сила спрятана…

— Я вас о другом спрашивал, — перебил его Юсэк.

— О другом? Да, да, помню, помню. Доведу вас до границы, а там… наши дороги разойдутся.

— А куда ведет ваша?

— Куда она может вести человека, утратившего интерес к жизни? Конечно же — в небо, — сказал он, бессмысленно водя рукой по лицу.

— А как же дети? Вы о них подумали, собираясь на это самое небо? Помирать тоже нужно иметь право.

Тыкчен обозлился. И, будто отрезвев, сказал:

— А мать твоей девушки имела право? А сотни других, ей подобных? Легко осуждать, но так ли просто оставаться человеком среди зверей? Кто научит? И ты тоже не подскажешь.

Юсэку стало неловко, что он, не зная жизни, задумал поучать кого-то.

— Я не хотел вас осуждать, — произнес Юсэк. — Хотел помочь, посоветовать…

— Он хочет мне посоветовать! — засмеялся Тыкчен. — Что ты знаешь об этой жизни? А жалеть меня не нужно. Пустое это дело. Уж если дети мои не смогли этого сделать, то кто сможет? — Он тяжело поднялся, взял трубку и, спрятав ее в мешок, заспешил: — Собирайтесь-ка лучше в дорогу.

Был полдень. С севера дул порывистый ветер, донося слабый запах хвойного леса. Достав из коляски тужурку, Юсэк накинул ее на плечи Эсуги, стоявшей лицом к хозяину, который, передав ей узелок с едой, что-то говорил, с грустью разглядывая ее. И выражение печали в его глазах, и сухие мозолистые руки, да и вся его сгорбленная фигура живо напомнили Юсэку отца. Может быть, поэтому Юсэк впервые низко поклонился ему. А Эсуги, по-видимому боясь разреветься, быстро отвернулась и медленно отошла к тележке, где поджидал их Тыкчен. Все вместе они двинулись от фанзы.