Артем Драбкин - Я дрался на Т-34. Обе книги одним томом

– Я хотел служить дальше. Мне, даже невзирая на мое неполное среднее образование, сразу после войны предложили поступать в Бронетанковую академию. Экзаменов я не боялся, успел бы подготовиться по «форсированному методу». Но я понимал, что после шести ранений у меня нет никаких шансов пройти медицинскую комиссию при поступлении в академию. У нас несколько ребят из корпуса уже пробовали поступать туда, но их «срезали» на медкомиссии, так и не допустив к экзаменам. Я продолжал служить в танковых частях. Но сразу после войны стали резко меняться армейские «правила хорошего тона» и постепенно исчезали привычные простые фронтовые отношения между людьми. Появились «у руля» вальяжные «тыловые баре» в полковничьих погонах, перед которыми мне не хотелось фальшиво улыбаться, прогибаться и рассыпаться в комплиментах. Характер, понимаешь… Что я умел после войны? Командовать ротой и батальоном да хорошо и безжалостно убивать врага. А мне хотелось учиться, чего-то еще достичь и узнать в жизни, я хотел развиваться как личность. И я решил демобилизоваться. Ушел на «гражданку». После войны закончил два института, получил два высших образования и даже, «на десерт», закончил Высшие экономические курсы при Харьковском государственном университете. Но фронтовая командирская закалка мне очень пригодилась в мирной жизни. Долгие годы я работал заместителем директора мелькомбината, а позже директором комбината хлебопродуктов. В моем подчинении было свыше полутора тысяч человек. И умение руководить людьми, понимать их чаяния и находить общий язык с рабочими во многом я приобрел еще в армии.

– Война часто вспоминается?

– В последние годы особенно. Вспоминаю своих товарищей, погибших на войне. Вспоминаю тех, кто покинул этот мир в последние годы. Наше поколение уже постепенно уходит… Нас так мало уже осталось… И, вспоминая войну, я часто спрашиваю себя, а все ли я правильно на войне делал, чиста ли моя совесть и не придется ли моим внукам за меня краснеть. И снова прокручиваю в памяти многие боевые эпизоды. И понимаю одно: я честно сделал все, что мог, все, что было в моих силах, чтобы приблизить нашу Победу.

Я родился 31/5/1925 в городе Прилуки Черниговской области.

Мой отец служил тогда в отдельном отряде ГПУ по борьбе с бандитизмом, гонялся с маузером и шашкой за бандами по всей восточной части республики, а мать растила нас, троих детей. Я был еще совсем мальчишкой, когда отец оставил нас, ушел к другой женщине, но он иногда помогал своим детям, связи с нами не терял.

Жизнь у нас была голодной, и после окончания четвертого класса я пошел работать, меня взяли учеником мастера на Черниговскую обувную фабрику.

С 12 лет работал в цеху, и я не помню, чтобы приходил какой-нибудь профсоюзный деятель и заявлял, что в нашей стране детский труд запрещен.

В 1940 году отец был направлен на Западную Украину заместителем прокурора города Луцка, и он забрал меня к себе. Приехал в Луцк – все чужое. Ведь еще и года не прошло, как эта территория вошла в состав СССР. Устроился помощником фотографа в артели «Фототруд», созданной из двух бывших частных фотоателье Окса и Кройна.

Обстановка вокруг города была неспокойной, в лесах и в окрестностях часто были стычки между украинскими националистами и красноармейцами. Моего наставника, фотографа Окса, нередко вызывали в городской отдел НКВД, снимать на фото пойманных живых бандеровцев и тела убитых в перестрелке бандитов, он брал меня с собой, и мне, пятнадцатилетнему парнишке, пришлось увидеть столько трупов, что, когда по радио говорили о том, что жители западноукраинских областей, все, как один, счастливы после вступления в братскую семью советских народов, я только усмехался.

В июне 1941 года я находился в пионерском лагере в селе Федычин. Лагерь был устроен в старом графском замке. Ранним утром 22 июня бомбили Луцк, и мы, проснувшись, увидели, как в городе бушуют пожары, над кварталами столбы черного дыма, слышались взрывы. В 7.00 в лагерь приехал автобус «газик», из него вышел солдат с винтовкой и сказал: «Началась война! Грузите младших в автобус! За другими приеду следующим рейсом». Вернулись в город, пришел на квартиру, которую мы снимали у одного местного еврея, и тут снова стали бомбить. Спрятались в подвале: хозяин квартиры с женой и пятью детьми и я. Хозяин сказал: «Ну, нашла коса на камень, русские немцам теперь точно все кости переломают!» 25 июня отец, уже призванный в армию как старший лейтенант запаса, посадил меня на поезд, уходящий на восток.

Доехал до узловой станции Нежин, а оттуда добрался до Чернигова. Только вернулся, как меня сразу забрали на окопные работы, рыть противотанковые рвы. Наша улица была окраинной, от нее шла дорога на Новгород-Северский, и большинство соседей, бросив все свое имущество, стали пешком уходить на восток. Но мама работала на фабрике, и ей не разрешали эвакуироваться. А немцы уже подошли к Чернигову вплотную, в городе началась паника. Молодежь распустили с окопных работ по домам, я пришел к матери. Что делать?.. Не знаем. Младшей сестре тогда было 13 лет, а брату всего девять лет. Вечером возле нашего дома остановилась «полуторка», и два молодых военврача попросились на ночевку, они приехали на медицинский армейский склад за медикаментами для своей части. Утром они уехали на склад, а потом снова вернулись к нашему дому, забрать свои вещи. И мать попросила их: «Заберите нас в Прилуки!» – «Ладно, заберем, только у вас всего пять минут на сборы».

И мы, в чем стояли, забрались в кузов и оставили за своей спиной Чернигов, который пал в немецкие руки всего через несколько дней. Добрались до Прилук, там мой дядя, папин брат, работал бригадиром сапожников на фабрике. Он сразу сказал: «Надо бежать, иначе оглянуться не успеем, как немцы будут и здесь, и тогда нам конец». Пришли на станцию, стоят на путях открытые платформы, и сотни людей с узлами, чемоданами и вещмешками сидят на них и ждут, когда состав двинется. Наконец состав тронулся с места. Но этот поезд для беженцев проедет километров пять, потом сутки стоит, пропуская санитарные «летучки», потом проедет еще 10 километров, и снова полдня мы торчим в степи. Дорога до Харькова заняла целых 15 дней, но, к нашему великому везению, нас в пути ни разу не бомбили. В Харьковском эвакопункте беженцев отправляли дальше на восток страны, и наша семья попала в эшелон, который привез нас в Казахстан. Оказались мы на станции Алга, в семидесяти километрах от города Актюбинска. В Алге находился химический комбинат имени Кирова, и нас поселили в поселке фосфорного рудника, в семи километрах от станции. Я работал жестянщиком, а мать на химкомбинате. Зимой в пургу мать пошла на станцию получить пособие на детей и не вернулась – замерзла насмерть, ее тело нашли только на третий день. Похоронили маму, и я стал единственным кормильцем для своих младших брата и сестры. Сам доставал и готовил еду для них. Но вскоре нас случайно нашел отец, который служил в Тамбовской авиационной школе, передислоцированной в Джизак. В Актюбинске, на вокзале, отец случайно встретил кого-то из земляков, который ему сказал, что вся наша семья находится в Алге. Отец отпросился у своего начальства на один день, приехал в Алгу и нашел нас, голодных сирот. Он забрал нас с собой.