Артем Драбкин - Я дрался на Т-34. Обе книги одним томом

Лично я не считаю такой срок нереальным. В экипажах встречались опытные танкисты, начинавшие воевать еще на Дону или под Прохоровкой и оставшиеся живы и здоровы. Таких было немного, в нашем батальоне всего 3–4 человека в экипажах, например, механик Дмитрий Мазунин, воевавший с Курской дуги, или стрелок-радист Рома Шахнович, уже горевший в танке раз пять, в первый раз еще под Сталинградом. Мы, «зеленые» новички, с огромным уважением смотрели на этих ветеранов бригады, на многочисленные ордена и медали на их гимнастерках, и верили, что, может, и нас, вот как их, судьба сохранит в грядущих боях… Но когда мы были в учебном запасном УТП, то постоянно слышали от старых танкистов проникновенные карканья: «Все, на хер, скоро сгорите!» Или: «Тридцатьчетверка – это железный гроб с музыкой, молитесь своим богам, вам все равно всем крышка!» Подобные «рекомендации» давили на психику, но когда ты молодой, то веришь, что все обойдется, и думаешь, что почему-то именно тебя смерть обойдет стороной. У нас был в батальоне разведчик-танкодесантник, по прозвищу Коля – шахтер, парень с 1922 года рождения. В каких только переделках и передрягах он ни побывал, но из любого боя выходил живым. Воюя с 1941 года, он не был ни разу ранен! Везение запредельное, за гранью реальности. Я его как-то спросил: «Шахтер, ты что, заговоренный от смерти?» Коля тихо мне ответил: «Я каждый день молюсь» и показал нательный крест…

Надо еще принять во внимание следующий фактор. Наша бригада была не фронтового подчинения, а входила в состав 25-го отдельного танкового корпуса, который придавался танковой армии. Корпус идет в прорыв, потеряет в боях почти все танки, потом его выводят в тыл, на переформировку, а это месяц-другой передышки. Правда, мне на переформировке довелось побывать только один раз, а в остальных случаях меня ранило еще до того, как бригаду выводили из боев.

– Какой из Ваших первых боев Вам наиболее запомнился?

– Атака на город Каменка. Приказали ночью переправиться через реку Буг по броду, найденному разведчиками и саперами и отмеченному вешками, и в 3.00 начать выход на исходные позиции, а далее, по сигналу ракеты, начать атаку.

Но немцы не дураки, «лаптем щи не хлебали», они за ночь накатали ложную дорогу к реке, поставили другие знаки, а наши саперы в темноте не проверили, куда идут танки. Наш первый танк только подошел к ложному броду, заехал в воду и сразу стал тонуть. Двое танкистов успели выскочить, их сразу застрелили из пулемета, и немцы радостно нам орали с высокого берега: «Иван! Куп-куп!»

Атаку отложили. На следующий день наш танк пошел через реку под другому броду, но механик Михалев заехал в брод на 2-й передаче, и танк застрял прямо на середине реки. Он хотел переключить передачу на первую, и двигатель заглох, нас стало затягивать еще глубже в реку. Пытались завести мотор, но эти попытки ни к чему не привели, танк лишь все глубже уходил в илистое дно реки. Командир танка Борисов обматерил Михалева и вызвал по рации тягач. А Михалев ни в чем не виноват, он был неопытный, и никто ему не объяснил, как на танке преодолевать мелкую водную преграду.

Сидим, ждем тягача. Немцев на правом берегу нет, но слышна стрельба неподалеку. Пришел тягач. Тянул, надрывался, тужился и пыхтел, но вытащить нас не смог.

А над водой уже только башня торчит. Командир скомандовал: «Боеукладку наверх!» Мне пришлось нырять за каждым снарядом, но я их все вытащил на трансмиссию, да еще пулемет и диски к нему. Ждем подмогу, ремонтники обещали пригнать другой тягач. Я накинул трофейную немецкую плащпалатку, взял автомат и пошел в деревню, которая находилась левее от нас. Вернулся с двумя бутылками самогонки, а на обратном пути нашел в камышах целую лодку с одним веслом, подогнал ее к танку. Выпили, согрелись, как-то скоротали время до вечера. К нашему берегу подошел БТР, оттуда вылез лейтенант-пехотинец, с ним четыре автоматчика. Я их на лодке перевез на западный берег, и на высоком берегу, прямо перед нами, они заняли пустые, брошенные немцами, окопы, рядом с которыми стояли 5–6 оставленных немцами грузовых машин. Ночью, в тишине над рекой, слышу немецкую речь, совсем рядом. Шепчу командиру: «Вон там. Немцы!» – «Давай осколочным». Запрыгнули с ним в танк. Открутил колпачок у снаряда, дослал снаряд. Немцы уже вошли в воду, видимо, знали, что где-то здесь имеется брод. И когда до них оставалось метров 50, я один за другим выпустил по ним штук семь снарядов. Они побежали от реки в сторону брошенных грузовиков. Одну машину мы подожгли, и пламя осветило окрестности, немцы были видны как на ладони. Добавили еще три снаряда по бегущим, радист бил по ним из пулемета с башни, и крики немцев быстро затихли. На рассвете подплыли на лодке к правому берегу и нашли там где-то десяток «свежих» немецких трупов. Среди брошенных машин прятался один живой гитлеровец, который, завидев нас, вышел навстречу с поднятыми руками. Оказался поляк – фольксдойч. Кстати, этого пленного поляка оставили у нас в бригаде во взводе разведки! Он неоднократно ходил в немецкий тыл в гитлеровской форме, впереди наших разведчиков, отличился в боях и поисках и погиб уже в зимнем наступлении. Поднимаемся к окопам, где засели с вечера эти пятеро пехотинцев во главе с лейтенантом, спрашиваем: «Чего это вы ночью тихо себя вели, как амбарные мыши, ни голоса не подали, ни огня по немцам не открыли?» Лейтенант что-то в ответ промямлил, мол, мы не видели, не слышали, да вы и без нас обошлись… Там вообще народ подобрался «интересный», на следующую ночь часовой из этой группы из автомата застрелил своего товарища, видимо, перепили пехотинцы лишнего…

Вернулись к танку, жуем свой сухой паек, покормили и пленного. Днем через брод переправляется кавалерия, как тогда говорили – сабель двести. Подъезжает на коне командир кавалеристов в звании майора и обращается к нам: «Нам приказали вон тот лесок прочесать, если я зеленую ракету дам, огоньком поддержите?» – «Давай, поможем, но только навесным, мы ствол поднимем». Потом, по ракете этого майора, мы дали десять снарядов по лесу. Конники возвращаются назад, гонят перед собой большую колонну пленных, говорят, что мы молодцы, точно попали.

На следующую ночь к танку прибило бревно, а на нем сверху аккуратно сложена немецкая форма, лежат офицерские документы и дамский браунинг, видимо, кто-то из немцев, спасаясь от окружения таким способом, пытался переплыть через реку, да не получилось доплыть. Взял себе браунинг, но его у меня потом помпохоз выпросил.

Только на четвертый день нас все-таки вытащили, пришел тягач с лебедкой, ремонтники провозились с танком на берегу часа три, поменяли на нем аккумуляторы, потом говорят: «Заводи!» Мы догнали свой батальон и ожидали, что нас сейчас сурово накажут, расценят случай с танком, как намеренное уклонение от боя, и СМЕРШ нас «поимеет» за это дело. Тем более все козыри «смершевцы» имели бы на руках. Посмотрите на этот случай со стороны: «Запороли мотор и утопили танк в реке, прямо перед атакой». Попробуй потом доказать, что ты «не верблюд». У нас один экипаж из 2-го батальона в подобной ситуации был признан виновным, и «уклонистов» отправили в штрафную роту, искупать вину кровью. Экипаж – это же как одна семья, и если все четверо решили что-то придумать и «схимичить», то могли бы «устроить» техническую поломку… Кому охота была сгореть заживо… Жизнь… она всего один раз дается… запасной жизни нет…