Артем Драбкин - Я дрался на Т-34. Обе книги одним томом

Это только в кино все герои и патриоты и все первыми в атаку ломятся…

Таскали в СМЕРШ и за меньшие дела и проступки. Нас как-то послали на танковую обкатку молодого пехотного пополнения, так Михалев плохо закрыл люк, и этот люк «сыграл» при движении, и Михалеву оттяпало два пальца. Его потом тягали на допросы, хотели «пришить» умышленное членовредительство, но после оставили в покое, Михалев воевал в нашем батальоне до самого конца войны. Но ведь такое не придумаешь – пока Михалева «проверяли», его вывели из состава экипажа, и в следующем бою его танк сгорел с экипажем, а он остался, в результате такого стечения обстоятельств, в живых.

На той же обкатке механик-водитель с другого танка неудачно «крутанул» танк над траншеей и задавил своего пехотинца. Его от нас сразу увезли на допрос, в батальон он не вернулся и попал ли он под трибунал или этого механика-водителя просто убрали в другую часть – мы так и не узнали.

Так вот, возвращаясь к той истории с утопленным нами танком: вместо «рубки голов с плеч» мы прочли о себе в свежей корпусной газете «За Родину» заметку, в которой говорилось, что, благодаря нашим смелым и решительным действиям, мужеству и мастерству, благодаря вовремя открытому меткому огню, была сорвана попытка немцев прорваться из окружения, и в итоге наши мотострелки и действующие совместно с ними кавалеристы захватили свыше тысячи немецких военнослужащих в плен. Вот так… А мы уже по себе панихиду заказывали… Командиру танка вручили орден Красной Звезды, стрелку-радисту – орден Славы III степени, а мне и Михалеву – медали «За отвагу».

– Вы сказали, что у Вас в батальоне экипажи часто менялись и «тасовались». При этом все равно экипажи чувствовали себя как одна братская семья?

– Конечно, каждый экипаж моментально становился как единое целое.

Иначе было нельзя. Тут речь идет не о взаимозаменяемости членов экипажа, каждый из нас мог сесть за рычаги и сдвинуть танк с места или работать на рации 9-Р, а дело тут в следующем – каждый танкист должен был быть уверен, что его товарищ не бросит в горящем танке и вытащит к своим. Поэтому в экипажах никогда не было серьезных «внутренних конфликтов», общая судьба и возможная погибель спаивали танковые экипажи крепкими узами фронтовой дружбы, невзирая на сам факт, когда и кто пришел в экипаж. Мы понимали друг друга с полуслова, все это можно было сравнить, например, с моряками, закрытыми в одном отсеке корабля и выполняющими общую задачу, да при этом еще люки в отсек наглухо и герметично задраены. Я в конце апреля 1945 года выскочил из горящего танка целым, меня сразу в другой экипаж, в котором был некомплект, я не успел даже толком узнать, как всех звать-величать (они в батальон прибыли всего неделю тому назад), и мы пошли в повторную атаку. Мне пуля в руку попала, товарищ перевязал, спрашиваю его, мол, как тебя зовут, а грохот такой стоит, он кричит в ответ, но ничего не слышно. С санбата вернулся, тогда с ним и познакомились.

– Какое личное оружие было у экипажа?

– Полагался один автомат ППШ, пистолеты, и была сумка с 10 гранатами. Но все экипажи набирали трофейные автоматы или подбирали на поле боя еще один – два ППШ или ППС. Почти у всех со временем появились трофейные пистолеты, у меня, например, последним пистолетом был «парабеллум», я его перед демобилизацией куда-то выбросил.

– Были какие-то ограничения боекомплекта?

– Такого я не припомню. Было у нас, если я не ошибаюсь, 12 «чемоданов» со снарядами, по восемь в каждом, из них 1–2 «чемодана» с бронебойными болванками. Никаких НЗ не делали, расстреливали в бою весь боекомплект без остатка.

– После Буга где воевала 111-я танковая бригада?

– Сначала освобождали Западную Украину, потом шли через Польшу к Дукля. Вспоминается бой за город Петракув, а дальше шла станция Кросно, уже рядом с перевалом. Нам сказали, что мы должны сделать прорыв для войск генерала Свободы. Надо сказать, что эти чехословаки были наполовину «липовыми».

Идут несколько чехов в своей форме английского образца и матерятся по-русски. Мы их спрашиваем: «Эй, славяне, где русский язык учили?» – «Да свои мы, с Сибири, нас просто в чехословацкую часть служить отправили». Идут еще двое «чехов», говорят на идише. Пехота ворвалась в Кросно, на станции стояли эшелоны с подарками солдатам вермахта, цистерны со спиртом, все перепились, и немцы в контратаке быстро всех до единого перебили на станции, а далее выбили пьяных пехотинцев из другой части города. Нас послали брать Кросно второй раз, и когда мы увидели, что немцы с нашими на станции сотворили, так сразу стали их безжалостно давить и убивать, в плен в тот день никто никого не брал… Подошли к Дуклинскому перевалу, навстречу сильный огонь. Пехота залегла. Вдруг к нам под гусеницу одна граната, а через пару секунд в башню танка попадает вторая граната – в командирской башенке все триплекы потрескались. Мы остановились, открыли люки. Смотрим, наш пехотинец рубанул этого смелого немца саперной лопаткой. Тот упал на землю. Командир в него выстрелил из пистолета, но немец оказался живучий, еще дышит. Помню, что он еще был длинного роста и рыжеволосый. Я поставил автомат на одиночную стрельбу и всадил ему две пули в голову. На нем добротные сапоги, даже лакированные, а я был в ботинках. Снял с него, на себя примерил – точно мой размер, да походить в них долго не пришлось. По рации приказ: «Вперед!» Перед нами высота, с нее бьют орудия, мы остановились, ведем огонь с места по огневым точкам. Справа от нас подбили танк. Люк открыт, слышим среди всего гула и грохота чей-то слабый крик: «Братцы, помогите!» По голосу узнал старшего лейтенанта Ларцева, командира взвода. Командир экипажа говорит радисту: «Давай, попробуй вытащить». А там снаружи огонь жуткий, пули по башне так и цокают. Радист головой мотает – нет, мол, не пойду. Я выпрыгнул через верхний люк, подбежал к танку Ларцева. Его танк уже начинал гореть, весь экипаж сумел выскочить, но их сразу постреляли. Все, кроме Ларцева, лежали мертвые рядом с танком. Ларцев повис в люке – пуля попала ему в пах и, перебив кости, вышла в спине.

Я его стащил с танка и сразу поволок в ближайшую воронку. Двумя индивидуальными пакетами стал перевязывать, кругом пули свистят, из воронки не высунуться. Ларцев был крепкий парень, белокурый и голубоглазый красавец, в танкисты он попал после переподготовки из политработников. Я его перевязываю, он весь бледный, успел только сказать: «Ничего, мы еще на сцене будем выступать» – и потерял сознание. Потащил его к танку, стали затаскивать Ларцева внутрь через люк механика-водителя. За моей спиной раздался взрыв. Я оглянулся, а это взлетел на воздух танк Т-34, стоявший в тридцати метрах впереди нас. Я еще не успел проводить взглядом оторванную башню, как раздался еще один взрыв… резкая боль… и я сразу отключился…Очнулся уже в танке, оказывается, осколки снаряда попали мне по ногам. По рации сообщили, чтобы прислали санинструктора, и танк отошел на 50 метров назад. Меня и Ларцева «выгрузили» из танка, и наш батальонный фельдшер Зоя Зимина заново нас перебинтовала, укрываясь в воронке, и потом санитары вынесли нас к машине. Лежал в полевом госпитале. Оттуда меня хотели отправить дальше в тыл, поскольку осколки так и оставались в ногах, но я смог уговорить врача оставить меня в армейском госпитале, чтобы иметь возможность вернуться в свою часть.