Матэ Залка - Добердо

В своей дыре дядя Хомок скрипел рашпилями. Мастер алюминиевых колец работал над изящным плоским кольцом. Рашпиль как будто скреб по моим нервам, но я не остановил старика. Пусть работает. Жизнь идет своим чередом.

И вдруг дезертирство Пала Эгри показалось мне большим и смелым человеческим шагом.

В эту ночь последний раз была слышна бормашина итальянцев. В каверне третьего взвода после полуночи раздавались тяжелые удары под камнем.

За мной пришли Торма и Гаал с людьми. Мы поднялись на самую вершину Клары. Из-под горы к нам подымалось таинственное жуткое молчание.

— Ясно, Гаал, ясно, что они кончили работу. Теперь можно ждать.

Торму била лихорадка, и он зябко ежился, засунув обе руки в карманы шинели. Ночь была холодная и звездная. Луна декоративно висела над морем, которое закрывало от нас Ларокко.

Часовые поворачивались к нам, когда мы проходили мимо, и прислушивались. Мы тихо совещались. Около седьмой латрины заметили темную крадущуюся фигуру. Я выслал вперед Хусара и Кирая. Они вскоре вернулись с Новаком.

— Ах, это вы, Новак. Все высматриваете?

Сопровождающие меня солдаты громко рассмеялись.

Мы спустились на край обрыва. Вокруг царила мертвая тишина.

— Видите, господин лейтенант, что-то белеет в лунном свете? — указал вперед Хусар. — Это новые позиции итальянцев, двести пятьдесят — триста шагов от нас. Они сделали это так ловко, что мы только сегодня заметили.

— А где мешки из-под цемента?

— Их уже нет, убрали.

— Значит, по-вашему…

— Итальянцы очистили позиции под нами и отодвинулись назад. Это сделано на случай взрыва. Если бы мы сейчас очутились внизу, мы не встретили бы никакого сопротивления.

— Хорошо, я доложу об этом в штабе батальона.

Я заглянул в темный молчаливый обрыв. Каким пугающим казался он сейчас! Мы тихо переговаривались. Вдруг я закричал:

— Ого-го! Итальянцы!

Мои спутники остолбенели. Эхо повторило два раза мой голос, потом вдруг раздались два выстрела. Они шли оттуда, с новых позиций. Пули просвистели далеко от нас, и мы не тронулись с места.

— Вы правы, Хусар, — сказал я, поворачиваясь. — Пойдемте, тут все равно ничего нового не узнаем.

Гаал шумно вздохнул за моей спиной.

— Через час приходите ко мне в каверну, Торма и Гаал. А вы, Хусар, собирайтесь, пойдете вместе со мной.

— Слушаюсь, — сказал Хусар с нескрываемой радостью.

— Вы меня поняли?

— Как же, господин лейтенант, будем точны, — ответил Гаал.

Был час ночи, самый тихий час в окопах.

«Спят восемьсот приговоренных к смерти», — подумал я, и по моей коже прошел мороз.

Я быстро зашагал к своей каверне. Все решено. Выход найден. Это мой долг. Только надо написать приказ, чтобы оправдать действия моих подчиненных.

Хомока на месте я не нашел. В каверне горела свеча, и на моей койке лицом вверх лежал Арнольд. Он спал. Спящий человек иногда бывает похож на мертвеца. На остром профиле Арнольда залегли мертвые тени, только тихо подымающаяся и опускающаяся грудь и дрожание губ показывали, что он спит. Я нагнулся над ним и почувствовал крепкий запах коньяка.

— Пьян.

Сев за стол, я раскрыл блокнот служебных записок и быстро, энергично начал писать. Какое наслаждение действовать после стольких дней мертвенной апатии и чувствовать, что воля снова возвращается к тебе!

Бумаги готовы. Первая — приказ помощнику начальника батальонного саперного отряда господину прапорщику Торме, вторая — донесение командиру батальона майору Мадараши. Запечатал оба документа и посмотрел на часы. В передней послышались шаги. Я встал, чтобы пойти навстречу, но Хомок уже с шумом распахнул дверь и вытянулся, щуря глаза от света.

— Господин обер-лейтенант…

— Тише!

— А? Что такое? Новак, это вы? — Арнольд сел на постели, протирая глаза, и с удивлением осмотрелся. — Где фельдфебель?

— Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенат, мы с господином Чуторой всюду искали фельдфебеля и не нашли. Пропал.

— Я видел Новака минут двадцать тому назад в районе латрины номер семь.

— Ну вот видите, Хомок. Ступайте, ищите в этом направлении.

— Для чего тебе так срочно понадобился Новак? — спросил я, когда Хомок исчез.

Арнольд сидел на краю койки с опущенной головой. При моем вопросе он посмотрел на меня. Это был снова доктор Арнольд Шик, профессор и мой старый друг. Его глаза смотрели, как прежде, дружески и ласково.

— Тиби, я тут немного вздремнул, ничего? Скажи, дорогой, как на самом деле обстоит дело с подкопом?

— Через час иду в штаб бригады, — сказал я вместо ответа. — Если и там ничего не добьюсь, отправлюсь в штаб дивизии.

— Молодец, вот это молодец! Говори.

— Пять дней тому назад я писал, что снимаю с себя всякую ответственность. Глупости! Я останусь ответственным даже в том случае, если взлечу на воздух вместе с остальными. Я противопоставлю себя батальону, полку и, если понадобится, даже бригаде, но добьюсь своего. Конец всем иллюзиям, но конец и безразличию, больной усталости. — Мы — руководители этих приговоренных к смерти людей, и мы за них отвечаем. Надо действовать.

— А те, в тылу?

— Те? Сегодня они еще не чувствуют ответственности.

— Говоришь, как Чутора.

— Лучше говорить на языке Чуторы, чем графа Иштвана Тисы.

— Браво! А я уже думал, что ты окончательно завяз в победном психозе.

— Каждая война, Арнольд, начинается в надежде на победу.

— Всякие бывают победы, — сказал Арнольд, помрачнев. — Сейчас уже ясно, что не здесь зреет победа. Сумеет ли государство вырваться из этой мертвой хватки — вот главная проблема сегодняшнего дня. Слишком много людей имеют в руках оружие.

— Так это и хорошо.

— Ты как думаешь? — удивленно спросил Арнольд.

— Ведь ты сам, Арнольд, говорил, что эта война — крах Европы.

— И ты понял?

— Немного думал об этом.

Я почувствовал, что между нами все стало по-прежнему, и решил перейти в контрнаступление.

— А ты отчего страдаешь, Арнольд?

— Страдаю? Кто тебе это сказал?

— Я сам вижу.

— Ну, тогда будем откровенны, — тихо сказал Арнольд. — Я запутался в трех соснах и чувствую страшное одиночество. Пробовал думать, писать и пришел к заключению, что я отвык думать.

— Ты должен ответить господину советнику фон Ризенштерну.

— Это не разрешение вопроса.

— Даже только вырваться отсюда и в спокойной обстановке представить себе всю картину в целом, и то было бы временным разрешением вопроса, Арнольд. Я в этих вопросах абсолютный профан, но ты должен уяснить себе действительное положение и занять известную точку зрения.

— Есть только два пути; граф Тиса или Чутора. Ты не веришь? Среднего пути нет, не ищи его.

— Тогда, — сказал я тихо, — дорогой Арнольд, я еще раз говорю: сто раз Чутора и только Чутора.