Вадим Пеунов - Об исполнении доложить

— Угадал.

Вытерла стол, присела на лавочку.

— Вначале, когда обмолвился про еду, я, грешным делом, подумала, что ты просто причину для разговора ищешь. Привезли-то тебя поглазеть на мою знаменитую торбу. Тут до капитана Копейки ею еще один интересовался.

Мне осталось только удивиться:

— Все так и есть.

Она достала из-под широкой деревянной кровати пустой вещмешок, протянула мне:

— Дался он вам всем.

Я стал рассматривать. Из добротного полотна. Сшит на диво крепко, видимо, сапожной машинкой: стежки крупные, нитка толстая, суровая, шов двойной — раз прошили, завернули и вновь прошили, этими же нитками притачали лямки, сделанные из стропы парашюта.

— Веревочка на диво, — похвалил я. — Говоришь, по случаю приобрела?

— На вокзальной толкучке за кусок хлеба.

Я прикинул вещмешок на руке.

— Добротная вещь. Холст — хоть паруса шей.

— Старалась… Не знала, куда судьба занесет. Может, на край света.

— Покупные-то лямки притачала теми же нитками, которыми шила мешок, — говорю ей.

Она достала клубок точно таких же ниток, положила на стол передо мною.

Я попробовал нитку. Крепкая, скорее пальцы порежешь, чем порвешь ее.

— Собиралась на край света: торбу из нового, холста сшила, нитки про запас взяла. А лямки — гнилые. Добралась до Светлова, они и расползлись. Что ж это ты, хозяюшка?

Смеются ее глаза, с вызовом смотрит на меня:

— А ты, братик, еще дотошнее стал.

Я вел свое:

— Если поискать, второго такого кончика не объявится? — подергал я за добротную, из вискозного Шелка бело-кремовую веревку.

— Да уж мы с Шохой постарались упрятать.

Она все время называла мужа бандитской кличкой. Почему? Или наша встреча вернула ее в далекий двадцать второй? Или в этом проявляется ее отношение к человеку, которого не любит, но вынуждена коротать с ним век под одной крышей?

— Веревочка-то от немецкого парашюта, — сказал я. — Вот и выходит, сестренка, что кто-то на нем прилетел. А зачем? Не догадываешься?

Улыбка сползла с ее губ.

— Недели три тому вернулся с фронта мой Шоха. Снарядом оглушило, порою так всего и перекосит. Ранен в плечо. А рана-то воняет: гниет человек заживо. Уж я ли его не врачевала! Промывала рану спиртом и марганцем, обкладывала теплой вощиной поверх бинтов. Пил Шоха прополис с соком столетника, ел свежий мед. Полегчает, а через пару дней все заново. Как-то болезнь дала ему передышку. Я собралась в посадку за сушняком. До войны мы покупали уголь у шахтеров. А теперь все граммочки идут заводам. Говорю Шохе: «Посажу тебя на тележку, вывезу в посадку, хоть подышишь свежим воздухом». На тележку не сел. Говорит: «Погоди, сдохну, вот тогда…», Выбрали посадку, рубили в два топора сушняк. Советую: «Ты бы посидел, отдохнул, пот с тебя градом». Рассердился, ушел от меня подальше. Я помахиваю топором, а одним глазом поглядываю на Шоху, не переусердствовал бы мужик. Тогда и в самом деле вместо сушняка доведется везти на тележке милого. Как он упал — не приметила, запнулся за что-то. И такой мат пустил! На десять этажей. Я его от таких слов давно отучила, а после фронта опять взялся за старое. Подхожу к нему, он что-то тянет. То самое. Прятали — спешили, ямку выскребли неглубокую, присыпали старым листом и сучьями. Переглянулись мы с Шохой. Говорю: «Надо заявить в сельраду». А он меня на чем свет костит: «Дура набитая! Отберут. Сколько тут шелковой материи! За войну люди пообносятся, каждая тряпка станет на вес золота». На тележку под сучья — и привезли домой. Так жадность и взяла надо мною верх, — закончила с раскаяньем Надежда.

По ее рассказу выходило, что они с мужем наткнулись на парашют случайно. Что ж, вполне возможно. А если в этой случайности есть своя закономерность?

У меня на языке вертелось несколько вопросов: «Когда для Шохи началась война? Когда закончилась? Не был ли он в окружении или в плену? Почему у него такая странная рана?» Копейка обратил внимание: «Тяжелый дух», и Надежда об этом же: «Заживо гниет». Но я спросил о другом:

— Почему вы в тот день пошли именно в эту посадку? Самая ближняя? Самая богатая на сушняк? Самая удобная к ней дорога?

Надежда ничего определенного не могла ответить.

— Посадка — не ближний свет, километров десять с гаком. Но шли и шли, Шоха рассказывал про войну. Поближе к Александровке посадки уже почищены. Подходим к этой, Шоха говорит: «Сколько сушняка и сухостоя! Похоже, до нас тут никого не было».

Значит, на посадку обратил внимание Шоха. Что из этого выходило? Ровным счетом ничего. Действительно, там было много сушняка. И вообще, в эту «экспедицию» Шоху пригласила Надежда.

— Покатаемся, сестренка, — предложил я. — Покажешь заповедное место.

Мы заехали в отделение НКВД, капитан Копейка сумел раздобыть миноискатель, два щупа. Прихватив с собою бойцов, выехали в Александровку.

Это было самое дальнее село Светловского района: большое и богатое. На его территории уместились пять колхозов, правда, один другого меньше.

Ехали молча, каждый думал о своем. Я все пытался выстроить систему из разрозненных фактов. Шарада не решалась.

Приехали. Машину оставили в стороне, за лесочком. Добрались до посадки. На ее окраине рос густой подлесок — сразу и не продерешься: лещина, бересклет, жимолость и, конечно, клен-самосад. Багряно-золотое великолепие. Вот уж не поскупилась природа-матушка на обилие и разнообразие. Красных оттенков десятка полтора, от нежно-розового до бордового. А золотых отливов — не пересчитать.

Надежда негромко сказала мне:

— Прости, если можешь, жадность мою, — проглотила комок, сдавливавший горло, и закончила: — Сама себя казню.

Мы не сразу нашли местечко, где подлесок был пореже и можно было проникнуть в посадку. Здесь преобладала акация: кривые тонкие длинные стволы. Переплелись ветви, выставили иголки.

— Тут рубили сушняк?

Надежда кивнула.

— А откуда начинали?

— Почитай, с середины.

— Чего в дебри забрались?

Она пожала плечами.

В чекистской работе так: все, что не имеет четкого, логического объяснения, подлежит всесторонней проверке.

Посадку прощупали и прослушали. На ее краю в неглубокой, но хорошо замаскированной ямке нашли две ракетницы советского производства и три десятка ракет к ним. Разноцветных.

— Ракетчик! — определил капитан Копейка. — Может еще вернуться.

Я осмотрел местность. К посадке с двух сторон подступали широкие поля. Если смотреть на север, то слева стояла кукуруза, а справа поле скошенной люцерны. Место удобное и для десантирования парашютистов, и для посадки небольшого транспортного самолета.

— Вернется, — решил я. — Оставим все на месте. Но наблюдение надо установить самое тщательное не только за тем, кто войдет в посадку, но и просто пройдет мимо.