Иван Семин - Сталинградские были

Быть бы счастливому, радостному дню, но с восходом солнца на небе появился двухфюзеляжный немецкий самолет-разведчик «фокке-вульф», бросивший на землю огромную черную тень. Не обращая внимания на зенитки, он пролетел над городом, над позицией, которую занимал расчет Акиньшина, над Полотняным поселком и скрылся за горизонтом.

— Своих пошел вызывать, — сказал заряжающий Килимов, умываясь после сна и поглядывая на небо, покрытое белыми облачками от взрывов зенитных снарядов.

— Точно, — подтвердил боец Осадчий. — Через десять минут бомбежка начнется или артобстрел. А то и танки попрут.

Через небольшой промежуток времени и в самом деле послышался далекий гул.

— Моторы, — определил Осадчий.

— Танковые, — добавил Акиньшин. — Самые настоящие…

Он замер, пристально всматриваясь в даль и прислушиваясь, как с приближением гул постепенно превращался в грохот, перемежавшийся лязгом гусениц. Замер и боевой расчет. Только Ромашев озабоченно оправлял бруствер артиллерийского дворика, словно от этого бруствера, и только от него, будет зависеть исход предстоящего боя.

Но вот на шоссе показалась длинная вереница приземистых машин с белыми крестами.

— Один, два, три… пять… десять… тринадцать… — считал старший сержант Акиньшин, глядя на приближавшуюся бронированную колонну.

Из блиндажа его окликнул связист:

— Товарищ старший сержант, к телефону!

Акиньшин сбежал вниз и взял трубку:

— Я у телефона… Да-да… Докладываю: подходят немецкие танки. Пока насчитал двадцать два… Есть, подпустить ближе…

Разговор у орудия сразу прекратился. Все настороженно прислушивались, ловя каждое слово командира.

— Да-да, мы свое слово помним. Стоять будем насмерть… Благодарю.

Положив трубку, Акиньшин вышел и посмотрел на товарищей, которые уже стояли на своих местах в ожидании приказаний.

— Ну, друзья, сейчас будем встречать непрошеных гостей, — сказал он, стараясь скрыть волнение. — Немцы пойдут на все, чтобы сбить нас и прорваться в город. Не уступим врагу, не позволим пройти здесь!

— Не позволим! — ответили артиллеристы.

А передние танки уж приблизились к железнодорожной насыпи. Они чуть приостановились и ухнули сразу всеми жерлами своих пушек. Раздались взрывы, и туго спрессованная волна тяжело толкнула воздух. Артиллеристы, припав к земле, настороженно прислушивались к взвизгиванию немецких снарядов и облегченно вздыхали при недолетах и перелетах.

Акиньшин, не отрывавший глаз от противника, не видел лиц своих боевых товарищей, но знал, что они с такой же ненавистью, как и он, следят сейчас за одетым в броню врагом и нетерпеливо ожидают короткого слова «огонь».

— Может, начнем? — спросил Ромашев, не отрываясь от панорамы.

— Не попадешь с такой дистанции, только орудие демаскируешь.

— Я не попаду?! Да я одним снарядом дно вышибу. Разреши!

Старший сержант понимал состояние Ромашева, но стрелять раньше времени все же не позволил, хотя танки были совсем близко и их снаряды рвались почти рядом.

Но вот послышалась команда, и вся батарея словно вздохнула полной грудью. Советские снаряды, рассекая воздух, понеслись через железнодорожную насыпь, поднимая вокруг танков вихри огня и дыма.

Бой развернулся сразу на всем участке.

Истошно ревели вражеские моторы, не умолкая била артиллерия. Из земли то там, то здесь вырывались рыжекрасные столбы с черными космами наверху. Ромашев быстро и четко управлял механизмами наводки, не разгибаясь, работал заряжающий Килимов, Осадчий безостановочно сновал между орудием и запасным складом снарядов. Все действовали точно, слаженно.

Скопившиеся на шоссе танки были отчетливо видны сквозь пролет виадука, и Акиньшин размеренно посылал в них как в хорошую мишень снаряд за снарядом. На обочине шоссе уже горело несколько машин.

— Огонь! — командовал он. — Хорошо! Есть еще один… Огонь!..

От грохота распирало голову, пороховая гарь лезла в глаза, точила горло, но сейчас было не до этого. Все внимание занимало одно: «Не пропустить!»

Вдруг из вражеской колонны вырвался танк и вихрем устремился к проезду под виадуком, чтобы с ходу проскочить его и вдавить в землю советскую пушку.

Ромашев припал к панораме.

— Без команды не стрелять! — отрывисто бросил ему командир, не сводя глаз с приближающейся машины.

— Ох, батюшки! Что только делается!.. — пробормотал Осадчий и невольно попятился к щели.

А танк мчался с грозным ревом, от которого замирало сердце, перехватывало дыхание. Но выдержка советских людей победила! В самый критический момент, когда танк ворвался под мост, Акиньшин крикнул:

— Огонь!

Густая пелена пламени окутала белый вражеский крест, и тут же раздался необычной силы взрыв: снаряд, угодив внутрь машины, поднял на воздух находившиеся там боеприпасы.

— Ура! — одобрительно крикнули из соседних окопов пехотинцы.

— Так их!

Акиньшин, по-мальчишески радуясь, оглядел товарищей.

— Ну как, Осадчий, выдержим?

— Теперь должны… Как пробкой заткнули проезд.

— То-то, а говорил — «что делается»! Нервы надо держать покрепче.

— Понятно, товарищ старший сержант. Наперед такого послабления не будет.

Улыбнувшись, Акиньшин приказал перенести огонь на другой танк. Тот начал огрызаться. Приостановившись, он открыл беглый огонь, но через какие-нибудь секунды дрогнул, лихорадочно рванулся вперед и встал, охваченный пламенем.

Однако гитлеровцы не успокоились. Потеряв при попытке перебраться через железнодорожную насыпь еще несколько машин, они вызвали на помощь авиацию. Самолеты с воем кинулись в пике, высыпая бомбы.

Егор Акиньшин никогда прежде не думал о смерти, не вспомнил о ней и сейчас, когда она была так близка и неотступна. Все мысли сосредоточились на двух коротких словах: «Не позволим!» И вдруг раздался страшный удар. Взрывная волна опрокинула Егора навзничь, ударила затылком обо что-то твердое, и он потерял сознание.

Очнулся, когда бомбовый вихрь уже откатился куда-то вправо, поднял голову и застыл, пораженный страшным зрелищем опустения. Рядом стонал тяжело раненный в живот верный товарищ Килимов. Ему было невыносимо больно, но он крепился. Капли пота, как роса, выступили у него на закопченном лбу, губы вздрагивали.

Заметив Акиньшина, Килимов хотел приподняться, но не смог. Он беспомощно упал на спину и глубоко вздохнул. Глаза уставились в одну точку, губы перестали дрожать, и рот остался полуоткрытым, словно Килимов хотел спросить о чем-то, но не успел.

«Эх, не дождался ты, друг, победы», — с тоской подумал Акиньшин и отяжелевшей рукой стащил с головы пилотку.

Пошатываясь, он поднялся на ноги, присел на лафет пушки. В его сознании никак не укладывалось, что умер Килимов, что нет в живых Ромашева, Осадчего, которые только что были рядом, выполняли его приказания, радовались каждому удачному выстрелу, громко выражали до-саду, когда снаряд пролетал мимо цели.