Иван Семин - Сталинградские были

Он участвовал во многих больших и малых боях, не один раз голодный, разутый и раздетый выходил из вражеского окружения, но никогда не жаловался на тяготы фронтовой жизни. «Война есть война», — часто говорил он в кругу товарищей. Не прятался он и от вражеских танков и самолетов, а брался за бронебойку и открывал по ним огонь. Чтобы сподручнее было стрелять, Оськин даже сделал себе особую установку: вкопал в дно бомбовой воронки столб полутораметровой высоты, надел на него сверху колесо, а на колесо приспособил крепление для ружья. Такая установка была проста и очень удобна для круговой стрельбы.

Помощником у Оськина был Степан Хмелев, крепкий, но несколько медлительный солдат, в черных волосах которого уже блестели пряди серебристых ниточек.

С солдатской жизнью Хмелев свыкся крепко. Отходя с боями от самого Бобруйска, он старательно учился тяжелой науке бить врага и тоже не унывал. Но когда очутился в Задонских степях, его словно подменили. Стал молчалив, задумчив и часто вздыхал. А когда стали отходить на последние рубежи к Сталинграду, он чуть не плакал. «Что нас ждет, что будет с нами?» Этот вопрос не выходил у него из головы. Ему часто хотелось подняться во весь рост и крикнуть: «Когда же все это кончится?! Когда?!»

Хмелева охватила какая-то щемящая душу тревога. Нет, не за себя. Он смерти не боялся. Боялся лишь, как бы не продешевить свою жизнь. Поэтому всегда старался встать на такое место, где можно было лучше видеть врага, ближе подойти к нему. Своими мыслями он не раз делился с Оськиным, но тот или отмалчивался, или отшучивался.

В этот день они с раннего утра заняли свою позицию. Время тянулось долго. Пользуясь минутами затишья, разговаривали о будущем, строили планы, высказывали предположение, куда ударят немцы, когда пробомбят заводской район. Потом умолкли и долго сидели, раздумывая и прислушиваясь к плеску волжских волн.

По берегу сновали бойцы с ящиками мин и патронов, подтягивались к переправам больные и раненые, бегали связные к штабам и пунктам сбора донесений. И вдруг совсем недалеко раскричались белобокие сороки, громко, торопливо, как базарные торговки. Они нарушили обыденные звуки войны, но от этого потеплело на душе у солдат. Они с улыбкой следили за непоседливыми птицами и были очень огорчены, когда недалекий взрыв снаряда спугнул сорок.

— Вот создания, — покачал головой Хмелев, — ни войны не признают, ни бомбежки. Кого на аркане сюда не затянешь, а они залетели и тараторят себе на здоровье.

Поглядывая на волжскую ширь, залитую заходящим солнцем, на плоты и лодки, которые качались на воде под прикрытием высокого берега, солдат вдруг размечтался.

— Наловить бы сейчас селявочек, положить их в котелок, залить водичкой — и на огонек. Ох и кушанье бы получилось! — сказал он и от удовольствия даже прищелкнул языком.

— Потеха! — усмехнулся Иван Оськин. — Кто же это из селявок уху варит? Ты, брат, приезжай ко мне после войны в Саратов. Я тебя стерляжьей ухой накормлю, да такой, что пальчики оближешь!

— А ты разве волгарь, товарищ ефрейтор? — спросил Хмелев.

— Самый коренной. С детства рыбачил, а подрос — в плотогоны пошел… Эх, хороша была Волга, привольная, ласковая…

— Почему «была»? — удивился Хмелев.

— Больно неприветлива она стала. Огоньков бакенных по ночам не видно, гудков пароходных не слышно. Тоска…

Иван Оськин махнул рукой и замолчал. Его товарищ тоже нахмурился. Но молча они сидели недолго. Где-то недалеко разорвался снаряд. По краям воронки зашелестел змейками песок. Ефрейтор словно очнулся и вскинул голову.

— А знаешь, как Волга с морозами бьется? — будто продолжая свои мысли, заговорил он. — Все реки скует зима, а она все не поддается. Когда-то когда угомонят ее морозы, и то ненадолго. Полежит она подо льдом, отдохнет немного и давай снова силы набирать. А тут, глядишь, и весна на помощь подоспеет. Обрадуется Волга. Вздуется, понатужится, поломает на куски ледяные оковы и пошла… Сгрудятся льдины, вздыбятся — не пустим, мол… Куда там! Так напрет, что от этих льдин только осколки летят. Никакая сила ее не удержит!.. Гуляет неделю, месяц. Потом успокоится, войдет в берега и понесет на своей могучей груди баржи, пароходы, баркасы, лодки. Поглядишь на нее, матушку, сердце радуется. Здесь ребятишки купаются, там рыбаки тоню тянут. У пристаней пассажиры толпятся. Краны работают, разгружая баржи и беляны. Всюду гудки, песни, смех, говор…

Степан Хмелев раньше никогда не видел больших рек, поэтому с интересом слушал товарища. Сидел он, обняв руками колени, и равномерно покачивался, будто плыл вместе с Оськиным на рыбачьем челне.

Когда ефрейтор кончил, Хмелев посмотрел на реку, на осеннее небо, вздохнул:

— Какую жизнь нарушили фашисты проклятые… Летчиком бы мне быть. Поднялся бы к облакам да как начал бы щелкать всех этих «юнкерсов» и «хейнкелей». Вот вам, стервятники, не лезьте, проклятые, куда вас не просят!

Оськин глянул на него, рассмеялся:

— Как из дуги оглобля не выйдет, так из тебя летчик-истребитель… Тугодум ты большой.

— А летчиков из болтунов, что ли, подбирают? — покосился Хмелев. — Если так, то тебе и часу нечего здесь делать. Рапорт — и сразу на комиссию.

Он повернулся полубоком и долго смотрел куда-то в одну точку.

«Обиделся», — подумал ефрейтор и, чтобы установить снова мир, достал кисет с крепкой махоркой-крупкой.

— Закурим, может, а? Кресало твое работает?

— А твое отказало?.. Тогда прикури от своего языка, он у тебя огневой — сто слов в минуту, — пробурчал Хмелев, однако подвинулся ближе к кисету и достал кресало. — Ты вот, чудак, смеешься надо мной, а у меня душа с телом расстается…

— От страха, что ли?

— Да помолчи чуть, дай высказаться… Не от страха, а от того, как подумаю об этих самых гитлеровцах. Они не только бандиты с большой дороги, но еще и страшные нахалы. Займут город, развалятся на машинах и едут, еще и на губной гармошке иной наяривает. Вот, мол, какие мы, не признаем никого.

— Признают, — сказал Оськин, затягиваясь табачным дымком. — Наш народ покажет себя еще. Соберет, как Волга, свои силы, развернет плечи, и полетит ко всем чертям собачьим Гитлер со своими Геббельсами.

— Полететь-то полетит, только вот людей у нас маловато.

— Это смотря кто управлять ими будет!.. Стоял как-то я в охране штаба армии, возле блиндажа командующего. Слышу, генерал Чуйков отчитывает по телефону. Нет, говорит, у меня резервов — видать, пополнение у него просили, — надо воевать в городе малыми силами. В городе успех дела решает не сила, а умение, сноровка, изворотливость. Создавайте небольшие штурмовые группы. Они и для удара хороши, и в обороне опорных пунктов незаменимы… Правильную, думаю, генерал дает установку, нечего совать в пекло целые части… Чую, ему про бомбежку что-то говорят. «Ну и пусть бомбят, — отвечает генерал Чуйков. — Только начнут, а вы прижимайтесь ближе к их окопам. Немецкие летчики и артиллеристы побоятся рисковать, чтоб не накрыть своих». Умственный мужик, с таким воевать не страшно.