Моше Натан - Битва за Иерусалим

А теперь лучше всего будет выслушать героя дальнейших событий — самого Шиндлера.

«В момент, когда я увидал первых раненых, бредущих к перевязочному пункту, я находился в задней штабной машине, — рассказывает Исраэль Шиндлер. — Издали я различил горящие на мосту джипы. Раненые ложились на асфальт шоссе и корчились от боли. Выведать у них, что происходит внизу, было невозможно. Когда, наконец, ситуация несколько прояснилась, мы, несколько человек, в том числе капитан Бухман (Яаков Илам), двинулись в направлении моста. Нужно было посмотреть, что можно предпринять, чтобы спасти ребят. Около пятидесяти метров прошли вдоль Стены, послужившей нам укрытием. Так подобрались к мосту. Как только ступили на открытое место, взлетела осветительная ракета. Легионеры нас заметили и открыли сильный огонь. Мы вернулись под защиту стенки. Говорю Бухману: «Может, не пойдем туда? Никаких шансов уцелеть». Бухман промолчал, и я вдруг понял, что оставаться на месте нам просто нельзя, и тут никакие доводы логики не помогут; не бросим же мы наших товарищей на мосту, даже если виды на их спасение самые незначительные.

Подождали, пока ракета потухнет, и в промежутке между ней и следующей ракетой прокрались на мост. Рядом со мной был солдат, с которым вместе добежали до середины моста, подобрали быстренько одного из раненых — и назад. Нам посчастливилось вытащить его из зоны огня и сдать на руки другим солдатам для отправки на перевязочный пункт.

Я снова вернулся на мост и увидел среди раненых одного в пылающей одежде — человек заживо горел. Он был ранен в обе руки и не мог себе помочь, не мог потушить огонь. Заметив меня, он взмолился, чтобы я всадил ему пулю в лоб. Он кричал мне: «Убей меня, влепи мне пулю в лоб!». Я пытался его успокоить. «Я потушу огонь, — говорил я ему, — и ты выпутаешься из этого дела». Он рыдал: «Нет. Нет. Всади мне пулю в голову».

Со Стены продолжали палить, но послабее. Я начал срывать с него горящую одежду. Он был еще в полном сознании. Когда я стаскивал с него куртку — всю в огне, он закричал от боли: «Ты вырываешь мне руки!». Я вынул десантный нож и попытался распороть куртку и горящую рубаху, а она брезентовая, попробуй, разрежь. На это ушло время. Руками начал тушить одежду. Тушу — и вдруг со Стены осветительная ракета. По-видимому, они еще раньше засекли меня, заметив огонь. Все время стреляли в нашу сторону. Между тем раненый увидел, что мне удается совладеть с огнем, и немного успокоился. Снова запустили осветительную. И стали крыть по мосту из всех пулеметов. Просто не знаю, что делать. Бросить его не могу — горит. Тащить тоже нельзя — загорюсь сам. Вокруг трассирующие пули. Говорю себе: «Вот так… уж одна из этих пуль твоя». Считал, что мои шансы уцелеть — 5 против 95.

Продолжаю тушить огонь. Будь что будет! Просит снять каску — давит. Стащил с него каску — и как раз в этот момент выстрел сверху: прямо ему в голову. Я руками почувствовал отдачу от удара пули в его голову. Он взвыл: «Уу-у — голова! Голова!» — и онемел. Огонь усиливался, я видел, что надо смываться. А куда? Кроме ограды моста (она от меня была в каком- нибудь метре), ничего не видно. Прыгнул на парапет. При этом глянул, высок ли мост, ведь прыгать-то в пропасть. Тут, как нарочно, темно. Перекинул тело через парапет и повис на руках. Жду осветительной ракеты, думаю, как загорится, спрыгну. Только парапет был круглый, и в руках уже силы не было, руки-то в ожогах — не удалось удержаться. В общем, сыграл вниз с семиметровой высоты. Полежал несколько минут, смотрю, вроде бы ничего серьезного, полез наверх и вернулся к своим».

Когда Шиндлер вышел из вади, это был уже иной человек, переживший то мгновение чуда, когда милосердие освобождает человека от страха за его собственную плоть, превращая его в инструмент для свершения подвига во имя любви к ближнему.

«Твой ребенок остался в горящем доме, — пишет об этом в одной из своих книг Сент-Экзюпери, — ты спасешь его! Никто тебя не сможет остановить. Ты уже загорелся сам? Неважно. Ты бросаешь лохмотья своего тела любому желающему. Ты убедился, что не придаешь более никакого значения тому, что в прошлом так много для тебя значило. Если потребуется, ты отдашь свои руки, чтобы протянуть руку помощи. Ты существуешь только в твоих поступках».

Когда Шиндлер голыми руками начал рвать с горевшего на мосту товарища одежду, он стал причастен к этому чуду. Он не подумал, что ему придется пожертвовать собственными руками ради помощи другому, потому что в тот момент вообще не вспоминал о своих горящих руках. Они превратились для него в инструмент, и главным стало дело, а не выполняющий его инструмент. Потому, что в те звездные минуты, когда человек, — по словам Экзюпери, — добровольно пренебрегает собственной плотью, он оказывается приобщенным к великой милости раскрепощения от самого себя и слияния с ближним.

«Я верю в Высшую опеку, — говорит Шиндлер. — И убедился в ней вновь, когда был на мосту. Я верую в Высший приговор, который выносится каждому, — чему быть, того не миновать. Все, кто был в ту ночь на мосту, оказались либо убитыми, либо тяжело раненными… И если эта участь меня миновала, несмотря на страшный огонь, — стало быть, такова была воля Высшей опеки.

Есть правило у Рамбама [19] Рамбам — Моше бен Маймон (1135–1204), еврейский мыслитель, философ, знаменитый толкователь Талмуда. , которое гласит, что в бою все свои физические и духовные силы человек должен сосредоточить только исключительно на бое и целиком ему отдаться, забыв о жене, детях, о всех близких. Когда мы вошли в огонь и вокруг засвистели пули, мне вспомнилось это правило. Вместе с идеей Высшей опеки оно придало мне мужество и заставило сделать максимальное. Я уже не боялся. Иорданские снаряды хлестали, хлестали и хлестали, а я думал: если человеку суждено жить, он останется в живых под любым огнем.

Поэтому я не боялся идти на мост. Ибо сказано: «Ведомый заповедью — огражден». И еще сказано: «Кто спас одну душу во Израиле — как будто спас мир целый». Эти слова давали мне уверенность — ведь и я шел во спасение человека во Израиле.

Было и еще одно обстоятельство, двигавшее мною. Во время регулярной службы я был тяжело ранен. В бою нас поддерживали минометы, и две наши мины накрыли нас самих. Мне в печень угодил осколок. Я потерял массу крови и долго дожидался помощи, а она запаздывала. Я понимал, что если так будет продолжаться, я потеряю слишком много крови — и конец.

Когда я шел на мост, мне вспомнилось, как я тогда ждал и как безнадежно, вечностью тянулась для меня каждая минута. Солдаты, лежавшие на мосту, испытывали теперь то же самое. Хотелось помочь, сократить их страдания, доказать себе и им, что девиз «раненых на поле не бросают» — отнюдь не пустой звук.