Моше Натан - Битва за Иерусалим

Капуста обежал взглядом мостовой настил и при свете рвущегося танка увидел зрелище, которое ему никогда не забыть: в левом конце моста лежало тело офицера-спасателя, совершенно истерзанное взрывами танка. На некотором расстоянии от него, на выжженной земле, лежал солдат, которого пытался спасти Шиндлер. Труп весь обуглился. Между ними лежало еще два тела. Одно нельзя было опознать, так сильно оно было изуродовано миной.

А танк все горел. И по-прежнему стояла угнетающая тишина. Внезапно произошло что-то необъяснимое. Со Стены донесся голос иорданского легионера. Очевидно там, на Стене, тоже не могли отвести глаз от этого жуткого зрелища, и вот кто-то из арабов запел. Песня отчетливо разносилась во мраке и тишине, и у разведчиков, лежавших на перевязочном пункте, сжалось сердце. Мелодия звучала (по крайней мере им так казалось), как восточное погребальное песнопение. И не было в ней ни злорадства, ни упоения торжества — тоскливые похоронные переливы.

Разведчики под мостом не могли пошевелиться. Ком подступил к горлу. Кто-то снова начал выкликать имена пропавших, но на эти имена никто не откликал ся… Продолжать поиски не имело смысла.

Разведка возвращалась к музею Рокфеллера. Через громкоговорители передавали обращение к осажденным за древними стенами: «Король Хусейн бежал. Ваши войска потерпели поражение. Старый город окружен израильскими войсками. Складывайте оружие. Вывешивайте белые флаги. Не проливайте напрасно крови».

Когда ехали к музею, один из разведчшков решился обернуться и посмотреть назад. При свете горящего танка издали он увидал обугленные останки своих товарищей. В ночной мгле они одиноко чернели на мосту на фоне стены Старого города, могил у ее подножия и церквей на склоне возвышающейся напротив Масличной горы. Где-то там вдалеке, возле надгробий, смотре- ли в ночь Золотые Ворота, они же — Ворота Милосердия. В легендах сказано, что на эти врата снизошла Божья благодать и через них в неведомый час вступит в Иерусалим Мессия — сын Давидов во главе войска Израилева.

Теперь же войска Израиля расположились в домах в районе музея Рокфеллера на ночлег — готовые завтра чуть свет подняться на историческую битву за освобождение Старого города.

Пока солдаты погружаются в сон, почтим память одного из погибших на мосту — Яакова Илама — изложением его последнего письма, отправленного жене и детям за два дня до начала войны:

«Рути и Алон, дорогие дети, нет такой цены, которую я не заплатил бы за то, чтобы свидеться с вами хотя бы еще раз. Я живу жгучим желанием, чтобы это исполнилось. Так ли будет? А мы тем временем сидим все под теми же апельсиновыми деревьями, в их тени, и ждем каждую минуту начала. Все ушли в себя, в мысли о своем доме и не думают о войне. Война слишком страшна, чтобы воспринимать ее как возможность, однако же нам известно, что даже самое страшное не считается с представлениями о том, что возможно, а что нет. Все во мне возмущается, кипит, протестует. Внутри уже несколько дней идет эта зряшная, напрасная борьба. И снова воз-вращаются хаос, разрушение, утрата наших дорогих. А на великом кладбище растут себе могильные плиты, много плит, и на каждой — как бы вопросительный знак. Если бы только знать, что это будет последняя война человека с человеком, война, где нам не считать себя хорошими, а наших врагов — плохими. Если б так, я бы не задумываясь принес в жертву каждую капельку своей крови и каждую частицу души, чтобы подарить тем, кто за мной придет, мир на земле. Увы, я ухожу на войну, неся в себе разочарование, боль и ужасное отчаяние — от всего, что зовется «мир» и «человек», от всего, что зовется «надежда на лучший завтрашний день», — потому что нет надежды, и нет завтра, и нет добра. И совесть, которую каждый из нас в себе взращивает и лелеет на основе того, что зовется «культура» и «нравственность», остается хромоногим недомерком, лишенным речи перед лицом надчеловеческих сил, попирающих простых людей, чтобы играть ими, ведя свою игру. А нам остается роль бессловесных зрителей в представлении, где мы и актеры, и публика, не имеющие права сочинять текст. Будьте здоровы, мои дорогие, люблю вас всегда, что бы ни случилось.

Будьте добрыми и сильными, что бы ни ожидало вас —

Ваш Хови»

Танк, горевший на мосту в ночь на 6-е июня 1967 года, продолжал полыхать похоронным факелом над брошенными останками. И пока юности было уготовано сгорать, истлевая трупами на мостах и по руслам вади, Золотым Воротам, взирающим на это с высоты, подобало бы стать Воротами Милосердия. Но Ворота Милосердия — на запоре. А рядом — Погребальные Ворота.

«Бог полон милосердия», — так начинается одно из стихотворений Амихая, любимых Лаковом Иламом и найденных после смерти Яакова в его ранце:

Непроглядная ночь укрыла Иерусалим. Наглухо замкнувшись в своих стенах, чернел среди зловещей тишины Старый город. Тянуло запахом паленой серы. Осажденные легионеры дремали на Стене, изнуренные днем разрушения и убийств. Они пока держались, но то была их последняя ночь в Иерусалиме. Пламя победы, разлившееся вокруг Старого города, назавтра вспыхнет с новой силой и перекинется через Стену.

На востоке посветлел небосклон. Холмы, окружающие Иерусалим, порозовели в утреннем свете, возвещающем начало третьего дня войны.

Отныне день этот будет занесен на скрижали истории. Поэты сложат о нем песни. Летописцы восстановят его во всех подробностях. Воины, которым выпала честь быть его участниками, будут из года в год его вспоминать. Подобно шекспировским солдатам Генриха V, через много лет в этот день они обнажат свои шрамы и покажут внукам: «Вот раны, полученные мною в битве за освобождение Иерусалима». Вдовы и матери, потерявшие мужей и сыновей, будут сдерживать набежавшие слезы, вспоминая тех, кто погиб на забрызганных кровью улицах и не дошел до дня, славу которого не поглотит море забвения.

…Утро среды 28 ияра 5727 года по еврейскому летоисчислению. Положение осажденных в стенах Старого города стало безнадежным.

Через несколько часов на вершине Масличной горы командир парашютистов обратится к солдатам. И скажет громким, уверенным и чуть вздрагивающим от волнения голосом: «Всем командирам парашютистов. Мы идем в Старый город. Мы идем на Храмовую гору, к Западной стене».

Положение осажденных стало безнадежным.

Пройдет очень немного времени, и бригада парашютистов будет готова к штурму. С холмов, окружающих Старый город, парашютисты ринутся вниз сквозь Львиные В'орота.