Евгений Воробьев - По Старой Смоленской дороге

Внезапно вспышки гаснут. При выключенном моторе это было бы естественно. Но танк продолжает громыхать. Выхлопные трубы у него сзади, и если вспышек не стало видно, значит, танк изменил направление и движется к окопу…

«Сюда, — холодеет Терехов, и сердце его стучит так, что заглушает железную поступь танка. — А кто-то еще называл танк стальной черепахой. Тоже нашли черепаху! Посмотрели бы, как этот черт шпарит. Черепаха!..»

Танк быстро приближался, уже можно было различить его силуэт. С каждой секундой становилось очевидней, что танк к окопу Терехова не подойдет. Он шел севернее опушки, совсем близко от шоссе, и должен был, судя по всему, оказаться на пути соседней группы истребителей.

«Мимо, мимо, мимо, — шептал в радостном исступлении Терехов. — Мимо меня. Я могу остаться в окопе. Это не мой, это — соседский танк. Мимо!»

И в самом деле, то был не тереховский танк. Он вышел, подминая кусты и молоденькие березки метрах в шестидесяти от его окопа.

Танк остановился и открыл огонь вдоль шоссе.

«Прорвется, — всполошился Терехов. — Прорвется и наделает бед. А кто-то на него, сержанта Михаила Терехова, надеется. Надеется на него старший лейтенант Булахов, старший политрук Старостин, надеется командир полка, надеется командующий фронтом, а может быть, и сам Верховный главнокомандующий… Конечно, танк далеко, бутылки не добросить. Но ведь в кювете сидит Ксюша. Что же он молчит — ранен, убит? Значит, танк некому задержать!»

Терехов ужаснулся, когда увидел, что танк тронулся с места и осторожно пошел вперед. Черный приземистый профиль машины медленно плыл на бледно-зеленом фоне неба.

Где-то за рощей на юге послышались разрывы, там загоралось зарево. Оно перекрасило верхушки берез в оранжевый цвет.

«Танк горит. Честное слово, танк, — догадался Терехов, — ну да, так и есть. Почин дороже денег. Ай да наши!»

Если бы зарево разгорелось сейчас на востоке, а не на юге, его можно было бы принять за рассвет.

Но Терехов не думал сейчас о рассвете, не думал о том, что, возможно, никогда не увидит берез в зелени. Он не думал сейчас ни о чем, кроме танка, который безнаказанно гуляет по опушке рощи. Казалось, не было силы, которая может его остановить.

«Ну это мы еще посмотрим», — озлился Терехов.

Он быстро надел на плечо сумку и, как только решился на это, сразу стал удивительно спокоен.

Терехов вложил в сумку бутылки, поправил каску, расстегнул зачем-то ворот. Ему показалось жарко и тесно в окопчике.

Внезапная сила вытолкнула его из окопа и швырнула вдогонку за танком. Больше всего его злил сейчас почему-то белый крест, намалеванный на башне танка.

Терехов побежал, скользя по раскисшей земле, спотыкаясь о кочки и пеньки. Левой рукой он бережно придерживал на боку сумку.

В танке заметили бегущего, и воздух над его головой прошила зеленая трасса. Терехов мгновенно упал на землю правым боком, все так же бережно придерживая драгоценную сумку, затем отполз в сторону и снова вскочил на ноги.

Это было хорошим признаком: бросившись навстречу смертельной опасности, Терехов сохранил самообладание.

Он не бежал очертя голову и вел точный счет секундам.

Уловка удалась — башенный стрелок потерял его из виду.

Метрах в двенадцати от танка Терехов плюхнулся в лужу. Он пробежал совсем пустяк, а запыхался так, будто бежал черт знает откуда.

Он встал на колени, расстегнул сумку, нащупал бутылку, но решил почему-то бросить сперва другую бутылку, будто это имело какое-нибудь значение. А на память опять пришла прилипчивая, неуместная шутка: «Вам без какого сиропа: без вишневого или без клюквенного?»

Зажигательную бутылку КС опасно брать при метании за горлышко. Терехов взял бутылку в обхват, так что ладонь легла на этикетку с пенящимся бокалом. Он замахнулся, откинувшись всем телом назад, и швырнул бутылку в танк. Всю силу, всю меткость, всю свою злобу вложил он в этот бросок.

Терехов очень удивился, не услышав звона разбитого стекла. Он испугался: «Промах!»

Но тотчас же на броне показался огонь. Розовые языки зашевелились на ветру. Жидкое пламя растекалось все больше, и вскоре огонь охватил корму танка.

Позже над танком поднялся столб черного дыма, и до Терехова донесся запах горелой резины. Но башенный стрелок по-прежнему строчил зеленым свинцом, и Терехов припал за пеньком к земле.

Терехов знал, что позади танка, в нескольких метрах от него, есть мертвая зона обстрела, где пулемет бессилен. Он подполз еще ближе. Стало так жарко, что от мокрой шинели пошел пар.

Терехов нащупал в сумке вторую бутылку и разбил ее о башню.

Огонь взялся с новой силой, огненные кляксы показались на броне. Верхний люк открылся, и над ним показалась голова в шлеме.

Терехов едва успел вспомнить о пистолете, как услышал очередь из пулемета, и фашист провалился в люк. Этот пулемет был голосистее танкового, у которого звук отчасти поглощается машиной. И Терехову стало радостно от мысли, что во время его поединка за ним следили и вовремя пришли на помощь.

Чадный зной заставил его отползти в сторону, в темноту.

— Сюда, сюда, товарищ сержант, — зашептал кто-то совсем близко, прерывисто дыша.

Человек махал левой рукой. Голова его лежала на бруствере окопа. Терехов полз от света и потому не сразу узнал человека в лицо.

— Ксюша!

— Танк подожгли! — воскликнул в ответ Ксюша, будто сообщал товарищу свежую и поразительную новость.

Терехов услышал, что Ксюша тяжело дышит.

— В плечо, — сказал Ксюша, морщась от боли. — Только замахнулся — и вот…

Рядом на бруствере лежала связка гранат. Ее не смогла удержать простреленная рука — сильная раньше, беспомощная теперь.

Утро застало Терехова в чужом окопе за перевязкой.

В танке уже взорвалось все, что умело взрываться, а он еще исторгал в небо вонючую копоть, и непонятно было, откуда в танке взялось столько горючего материала.

Ветер сносил смрадный дым на белые стволы берез, которые сейчас, в утренний час, стали оранжевыми.

Вяземское направление

Апрель, 1942

В темную, беззвездную ночь на самом рубеже июня и июля 1941 года капитана Шевцова вызвали к большому начальству. В лесочке, подступавшем к шоссе Витебск — Лиозно, стоял одинокий дом. Вызванные командиры встали по команде «смирно», когда в тесную горницу, сильно пригнувшись в дверях, вошел очень высокий командир в плащ-палатке, а за ним командующий 20-й армией генерал Курочкин. Высокий снял плащ-палатку, но если бы Никон Шевцов и не увидел маршальских звезд на петлицах, он сразу признал бы в вошедшем Семена Константиновича Тимошенко. Штабной офицер доложил командующему Западным направлением маршалу С. К. Тимошенко, что вызванные командиры отступают с боями от границы и почти все — пограничники.