Михель Гавен - Дорогая Альма

— А большевики, я вижу, с охотничьими ножами и штыками. Шли в штыковую?

— Как сказала та девушка, Варя, у них закончились патроны. Вообще. Просто голыми руками приказали оборонять штаб. Потому и пустили собак. Это пограничники, с ними были патрульные собаки. Много.

— Я вижу.

Оба замолчали. Машина подъехала к постам «Лейбштандарта», выставленным на окраине Легедзино. К Зеппу Дитриху провели беспрепятственно. Но идти пришлось пешком, оставив машину на въезде. Все улицы были забиты бронетехникой.

Штаб Дитриха занимал бывшее здание поселкового совета в центре деревни. Деревня походила на взбудораженный улей. Улицы перегорожены бронетранспортерами и танками, повсюду снуют солдаты и офицеры, слышатся команды. От работы нескольких десятков моторов одновременно закладывало уши. В воздухе стоял терпкий запах горючего. Все говорило о том, что «Лейбштандарт» готовился покинуть деревню.

Дитрих встретил их приветливо, пообещав выполнить любую просьбу.

— Вы, фрау Сэтерлэнд, вернули к жизни столько моих солдат, что я ваш вечный должник, — начал он довольно весело. Однако, услышав, в чем состоит просьба, нахмурился.

— Позвонить в рейхсканцелярию и вызвать Гиммлера с совещания? — Он опустил голову, постукивая пальцами по столу. — А что я ему скажу?

— Что-нибудь хорошее, Зепп, — проговорила Маренн ровным голосом, хотя в глубине души уже зародилось сомнение, что все получится, как они с Фрицем предполагали. — Например, о героизме «Лейбштандарта», о награждениях отличившихся, о досрочных присвоениях звания. О том, что рейхсфюреру будет приятно услышать и что он с удовольствием передаст фюреру, когда вернется на совещание. Все знают, что фюрер особо следит за успехами своей личной гвардии на полях сражений. Неужели в последних боях никто не отличился, некого поощрить? Я не верю.

— Если честно, тут была полная задница, уж простите, фрау Сэтерлэнд. — Дитрих поморщился. — Еле заползли в эту деревушку. Какие уж тут награждения. Скажите спасибо, что не погнали нас грязным веником. А то бы сейчас докладывали рейхсфюреру, что мы чуть не назад до границы драпанули. Большевики тут дрались как львы, это без преувеличения. Даже собак на нас бросили. У меня покусанных больше, чем раненых. Пришлось подмогу вызывать. Ребята из «Мертвой головы» подсобили. Я даже приказал разрешить местным всех погибших большевиков собрать и похоронить. Герои. Ничего не скажешь. А моим — позор. Расслабились. Кстати, фрау Сэтерлэнд, — вдруг вспомнил он. — Оберштурмфюрер Штефан Колер — ваш сынок?

— Да, мой. — Маренн приподняла брови удивленно, — А что? Он должен был отбыть в расположение своей дивизии.

— Как бы не так, — усмехнулся Дитрих. — До сих пор сидит в нашей ремонтке. Мы уже выступаем через полтора часа. — Он взглянул на часы. — Выдвинется с нами, а там — к своим. Мне уж его командир Кеплер телефон оборвал: «А где там Колер с экипажем? Все никак не починится?» Сейчас пошлю за ним. — Дитрих снял трубку и приказал адъютанту: — Оберштурмфюрера СС Колера — ко мне. Да, да. Из «Мертвой головы» который. Как — где искать? В ремонтке, конечно. — Он положил трубку. — Сейчас придет. Знаю, что вам не терпится с ним увидеться.

— Спасибо, Зепп. — Маренн не на шутку разволновалась, но постаралась скрыть чувства. Штефана она никак не ожидала здесь застать. «И ведь ничего не сообщил и больше не объявлялся».

— Что же касается Олендорфа, — Дитрих встал и подошел к окну, заложив руки за спину. — Этот малый мне уже тоже успел досадить, — признался он. — Звонил тут час назад. Спрашивал, когда выступаете, зудит у него. Я ему сказал: выступаем согласно приказу, нечего подгонять. Сами знаем, что делать. Так он мне, — Дитрих повернулся, — имейте, мол, в виду, я сейчас отдам приказ отравить все колодцы. Так что предупреждаю. Но я врезал ему хорошенько. Отравить колодцы… У меня здесь целая бригада, сотни человек, разве всех предупредишь? А он мне: нам надо устроить, чтобы местные жители подумали, что это большевики сами отравили колодцы при отступлении, и начали бы друг с другом ссориться, тогда они легче выдадут своих вожаков. Это ему Гейдрих такую инструкцию написал. Я ему сказал: ты что, спятил, друг? Я здесь уже три дня стою, ем и пью, все местные жители это видят. А ты — большевики отравили. Он же как козел, прошу прощения, — у меня инструкция. Я ему прямо сказал: мне плевать на твои инструкции, пока я здесь — чтоб ни шагу в мое расположение. Если хоть кто-то у меня схватит отраву, хоть последний поваренок, шкуру спущу сам, собственными руками, и рейхсфюреру все доложу.

— Так, может, и не ждать, пока Олендорф инструкцию выполнит, — подхватила Маренн. — Как раз заранее рейхсфюрера проинформировать? Вот и повод серьезный будет.

— Возможно, вы и правы, фрау Сэтерлэнд. — Дитрих вздохнул. — Хотя не люблю я лезть в эти игры подковерные. Мне на фронте легче. Тут все ясно: где свои, где чужие. Но Олендорф ведь не отвяжется. Он к нашей армии приставлен. Он и дальше за нами последует. И все это будет повторяться не один раз. Надо сразу точки над «и» расставить. Верно, — согласился он. — Вообще не понимаю, зачем отравлять колодцы? — Зепп пожал плечами. — Если эта земля захвачена моими солдатами, это земля рейха, сюда приедут переселенцы, фюрер будет раздавать земли на Востоке, как он обещал. Кто потом все это будет очищать? Бред какой-то. — Он помолчал мгновение, глядя на карту на столе, потом спросил: — А вы-то что, собственно, хотите от рейхсфюрера? Может быть, не просто вызвать его с совещания? Может, чем-то еще могу помочь? Посущественней.

— Полагаю, да. — Маренн бросила быстрый взгляд на Фрица, тот кивнул. — Отравлять колодцы — это недопустимо. Через колодцы яд может попасть в другие водоемы. Мне стало известно от смотрителя одной из брошенных усадеб здесь, на Умани, что в этих местах находится целебный источник — вода, богатая серебром. Пока что мы не провели исследования, но, по рассказам местных, вода существенно ускоряет процесс выздоровления после тяжелых травм и ранений. Я доложила доктору Гебхардту. — Тут Маренн не покривила душой: «Можно считать, что я уже доложила», — подумала она. — И мы решили взять воду на анализ, чтобы в дальнейшем устроить в этих местах санаторий для служащих войск СС. Однако появился Олендорф. Еще даже не зная о том, что он собирается отравлять колодцы, я предположила, что он своими методами просто приведет в негодность всю окружающую территорию и о санатории можно будет забыть. Я попросила Джил, мою дочь, написать рапорт рейхсфюреру с просьбой приостановить операцию Олендорфа до проведения исследований. Но время уходит, — Маренн посмотрела на часы, — а она никак не может доставить бумагу Гиммлеру, чтобы получить его резолюцию. Он находится на совещании у фюрера, и сколько это продлится, как всегда, никто не знает. В конце концов, и без санатория. — Маренн наклонилась к Дитриху. — Ты же солдат, Зепп, ты же участвовал в Первой мировой, как и я. Расстреливать в затылок стариков, детей, женщин, отбирая у них поблекшие серебряные колечки и выдирая потускневшие железные зубы якобы на пользу рейха — это нынче достойное занятие для воина СС? Далеко ли уйдут твои танки, Зепп, сделанные из таких зубов? Кто теперь олицетворяет славу немецкого оружия — предводители «панцервагенов» с Железными крестами за доблесть или вот такие Олендорфы с циркулями и тоже Железными крестами, за измерение черепов? Боюсь, что очень скоро второе станет куда почетнее, чем первое, — заключила она. Дитрих слушал ее молча, глядя в стол. Но скулы на загорелом лице двигались от напряжения.