Михель Гавен - Дорогая Альма

— Дитрих, меня атаковали большевики! — Олендорф кричал так, что услышать его могли не только все, кто стоял вокруг стола в штабе, но и пехотинцы «Лейбштандарта» на улице. — На нас напали… Мы ведем бой! Танки, давайте танки!

— Какие танки? С чего? Ты что, спятил? — Дитрих отодвинул трубку от уха. — Кто на тебя напал? Где?

— Я веду бой, вы что, не слышите? — кричал Олендорф.

— Да слышу, что гремит, тут и телефонной связи не надо. — Дитрих старался отвечать спокойно. — Но где, в каком квадрате? В гуще леса, что ли? Так какие там танки? Ты сам-то там как оказался? Речку отравлял?

— Я ничего не отравлял, как и договорились. — Голос Олендорфа чуть не сорвался на визг. — Хотя и должен был. Я тоже исполняю приказы, чтобы вы знали, группенфюрер. Мы начали оцеплять район операции. И около сторожки они на нас напали. Большевики.

— У меня пехотная бригада, танки у меня приданные. И те в ремонтке торчат. — Дитрих бросил взгляд на Штефана. — Я ими не распоряжаюсь. Пару бронемашин могу подбросить. Сколько их?

— Точно не знаю. Какая-то группа, которая осталась окруженной к лесу. Я ничего не знаю толком!

— Какой квадрат, ты знаешь? Сам-то ты где? В лесу?

— Нет, я стою на шоссе, но мне сообщают, что бой идет на поляне, в районе лесной сторожки! — прокричал Олендорф.

— Это еще те вояки, черт бы их побрал, — выругался Дитрих. — Где они, что они — ничего не знают. Ты же командир, разберись на месте, а не на шоссе стой. Ладно, вижу я твою сторожку. — Он наклонился над картой. — Пришлю подмогу, жди. Ну, держись там до последнего, — добавил он с явной иронией.

— Когда пришлете? — визжал Олендорф.

— Скоро. Сейчас прямо и высылаю. Все. — Дитрих повесил трубку. — Вайденхаупта мне, — приказал адъютанту Вюнше. — Третий батальон. Похоже, большевики сорвали планы Олендорфа без всякой нашей помощи, — заметил он Маренн и вернулся в кабинет.

— Это те самые красноармейцы, которые ночью стреляли в нас, — догадалась Маренн. — Видимо, Олендорф все-таки застал их в сторожке.

— Не он их застал, а они его выследили, — уточнил Раух. — Ты же слышала сама. Он сказал: они на нас напали. Я же говорил, что они тоже знают, что в деревню вот-вот придут каратели, и решили защитить людей. Это достойный поступок. Они защищают своих.

— Поступок обреченных, — вздохнула Маренн. — Долго они не продержатся. Особенно если сейчас туда прибудет «Лейбштандарт».

— Но, сами того не зная, они выигрывают нам время, — добавил Раух. — То самое драгоценное время, которого нам так не хватало. И тем самым все равно спасают людей. После такой встряски Олендорф вообще сегодня не начнет операции. А может быть, и вовсе уберется в другой район, поспокойнее. Сейчас доложит Гейдриху, что тут еще боевые действия не завершились, и сбежит. А смерть в бою всегда лучше, чем гнить в плену. К своим им не прорваться. Только в лесах партизанить.

— Я понимаю, что ты прав.

— Да, да, Хельмут. В седьмом квадрате, лесная сторожка, надо поддержать огнем, — до них донесся голос Дитриха по телефону. — Ты там ближе всех. Но не торопись. Двигайся так тихо, чтобы улитка показалась спринтером по сравнению с тобой. Пусть Олендорф повоюет сам чуток. Будет о чем рассказать девушкам в Берлине. — Он негромко рассмеялся. — И глубоко не лезь. Аккуратно. Действуй!

Перестрелка усиливалась.

— Фрау Сэтерлэнд, я полагаю, вам стоит остаться здесь и ждать, — предложил Дитрих. — Возвращаться в госпиталь небезопасно. Вайденхаупт сейчас наведет там порядок. Я доложу, что из-за столкновения с большевиками время наступления сдвигается, так что мы спокойно дождемся, пока ваша дочь встретится с Гюнше.

— Благодарю, Зепп.

— Присядьте пока здесь — Зепп кивнул на скамью, где только что сидел Штефан. — А вы, оберштурмфюрер, отправляйтесь к машине, — приказал Колеру, — и завершайте ремонт.

— Как ты думаешь, жена лесника и ее подруга успели добраться до острова? — спросила Маренн вполголоса у Рауха, когда Зепп вернулся в кабинет.

— Даже если нет, сейчас у них появится время. — Тот пожал плечами.

С окраины деревни послышались команды — третий батальон «Лейбштандарта» выдвигался к месту столкновения. Маренн подошла к окну. Штефан на крыльце разговаривал со знакомым шарфюрером — он явно не торопился исполнять приказание Дитриха.

Маренн смотрела перед собой. Вдруг на какое-то мгновение ей показалось, что время сдвинулось назад. Вот так же, семнадцатилетней девчонкой двадцать три года назад, она смотрела из окна штаба французской армии, как по приказу ее приемного отца французская артиллерия выдвигается на позиции, чтобы стрелять по немецким танкам, прорвавшимся к Парижу. А заодно — по собственным солдатам, братавшимся с немецкими пехотинцами на нейтральной полосе. Она вдруг ощутила прилив отчаянного возмущения, которое испытывала и тогда. Стрелять по безоружным, убивать людей, которые не могли защитить себя… Все равно, были ли это солдаты, оставившие оружие в окопах, как тогда, или мирные жители еще недавно совершенно неизвестного ей украинского села, с которыми собирался расправиться Олендорф.

— Нет, я не могу так. Это невозможно.

Схватив автомат, лежавший на лавке, она быстро вышла из штабной избы, прошла мимо Штефана и побежала по улице, не обращая внимания на оглядывающихся на нее солдат и офицеров — в ту сторону, откуда доносились выстрелы. Вот так же поддавшись порыву, она бежала под огнем французской артиллерии осенью 1918 года, подстегиваемая безнадежным желанием спасти тех, кому уже нельзя было помочь.

— Фрау Сэтерлэнд! — услышала она позади голос Дитриха. — Куда вы? Там опасно!

— Мама! Куда? Что случилось? — прокричал Штефан. — Куда она, Фриц?

— Мари, стой! Стой, говорю!

Раух догнал ее уже на окраине деревни. Схватил в охапку, прижав к себе.

— Ты с ума сошла? Куда ты?

— Фриц. Ты знаешь, что я была на Первой мировой, — проговорила она быстро. — И мне казалось, я видела самое страшное, что человек может сделать с другим человеком. Я видела газовые и химические атаки. Я видела, как кожа сходит с человека живьем, как вчерашние безусые юнцы в одно мгновение превращаются в согбенных седых старичков и плоть их рассыпается, точно сожженная бумага. Я думала, что ничего страшнее уже быть не может. Однако — может. Это то, что собирается сделать Олендорф и ему подобные. Хотя с виду все это вроде бы и более безобидно. Пытать человека страхом смерти, ставить над беззащитным человеком эксперименты, наслаждаясь, что он находится в полной твоей власти. Как он осознает, что смерть неизбежна, как он будет униженно цепляться за жалкое существование, которое ты ему предоставляешь. Играть с ним, как с жалкой мышкой, поманить спасением, обобрать до нитки, заставить предать все, что он любит. Лишить всего человеческого, забавляясь его страхом. А потом — закопать живьем в землю. Это поистине сатанинская уловка. Это достойно изощренного, вскормленного тысячелетиями злодеяний ума дьявола.