Елена Ржевская - Февраль — кривые дороги

Ксаны Сергеевны уже не было, не стала дожидаться меня, пока я разглядывала немцев. Ушла в дом.

С порога я увидела на деревянной кровати что-то белое, пугающее.

— Привет! — возбужденно сказал Кондратьев.

Он лежал плашмя, жадно курил и то и дело с силой проводил ладонью по лбу, отстраняя волосы. Его белая забинтованная нога лежала неподвижно и как бы отдельно от него.

Лиза сидела рядом и держала наготове свернутую папиросу. Он курил без роздыха, затягивался, выдохнув, быстро облизывая пересохшие губы.

— Ты отдай ей те документы, — велел он.

И Лиза, тоже возбужденная, поспешно пошла с доверенным ей ключом к железному ящику.

Ксана Сергеевна удрученно стояла в ногах кровати.

— Чтоб не скучно было. Трудитесь, — сказал мне Кондратьев.

— Да тут не над чем. — Я взяла у Лизы трофейные документы.

— А вы симулируйте. Это у вас получается. — Он колко так говорил, а сам все косился на дверь и ладонью проводил по лбу — ему невмоготу было от боли.

— Теперь что же. Родине послужил, — трескуче сказал сидевший на прилавке у печи старик, — и с войны теперь, может, списан будешь.

— Ну да, — возразила Лиза. — Он еще не навоевался.

— Нам еще, дед, повоевать надо, — сказал Кондратьев и облизал губы.

Подумать только. Сколько месяцев воюют, и им еще не досыта. А с меня, кажется, одного этого несчастного дня надолго бы хватило.

— Дай сюда вон тот котелок, — сказал Лизе Кондратьев. Он торопился. — Держите, — протянул мне свой закопченный котелок.

Я сказала пылко:

— Сберегу до вашего возвращения.

Он только рукой махнул:

— Вам пригодится.

И тут как раз вошла наконец штабная фельдшерица, коротенькая, смахивающая на паренька. И стала низким грубым голосом отдавать распоряжения. Появились носилки, и Кондратьева переложили на них.

— Да не ногами вперед. Не покойника же несете! — деловито распоряжалась она.

Сыпал снег. Кондратьев лежал в санях, беспомощный, умолкший. Лиза укрыла его крестьянским кожухом, строго наказав фельдшерице доставить кожух деду на обратном пути из медсанбата.

— Поправляйся! Возвращайся поскорей!

Сани тронулись.

В доме было холодно, но печь старик уже затопил — теперь, когда стемнело, можно не опасаться приманить дымом немца — до утра вообще не ждали самолетов, по ночам здесь немцы не летают.

Все были оживлены.

— Поморозились! — приговаривала Лиза, шлепая себя по голым ногам.

Хозяин пододвинул ухватом один и второй котелок — для меня и Ксаны Сергеевны, — наш обед не то ужин. И я тут же у печки, дышащей в лицо жаром, стала быстро вычерпывать суп. Два раза мне попались в котелке крохотные шкварки сала, очень вкусные.

— Жив будет ли? — спросил старик.

— Правая нога, в голень и в ступню попало, — жалостливо морщась, сказала подошедшая Лиза. — А ты чего не кушаешь?

— Уже все. Наелась.

Она моей ложкой доела суп.

Ксана Сергеевна кончила есть, сидела усталая, немолодая, с посеревшим, некрасивым лицом. Вдруг встрепенулась, поднялась, ощупала свой покатый лоб и прядку волос, его прикрывающую, и зажегшимся ожиданием взглядом уставилась на дверь. Тут только я услышала тарахтящий, невыключенный мотор подъехавшей к дому машины. Шаги в сенях. И какой-то лейтенант, похожий на корейца, поздоровавшись взмахом ладони к виску, в тоне боевого, неукоснительного приказа скомандовал:

— Машинистке Меркуловой — на КП! Распоряжение полкового комиссара Бачурина.

— Как там у вас в лесу, бомб не нюхали? — спросила Лиза.

— Маскировку выдерживаем, как положено, — официально ответил лейтенант.

Ему сказали про Кондратьева, и он сокрушенно покачал головой.

Ксана Сергеевна расторопно скатывала постель, увертывала ее в плащ-палатку. Собираясь, она двигалась по избе плавно и женственно в своих армейских стеганых штанах, с пистолетом на боку. Страх, издерганность, беда с Кондратьевым — все сейчас отступило.

Черноволосый чистенький лейтенант с раскосыми черными глазами, полуприкрытыми тугими веками, подхватил ее узел и пишущую машинку. Она подняла деревянный чемодан, и они ушли.

Затарахтела машина, отправляясь на КП, в лес, где строго соблюдают маскировку и машинам не дозволено ни въезжать, ни выезжать из лесу при свете дня.

Прошло еще немного времени, и по телефону сообщили: всем перебираться в лес. Вот и хорошо — убраться отсюда поскорее, пока не рассвело. Но, оказывается, мне нужно было отправиться в дом наискосок — к кадровику.

Лиза надевала скатанный в баранку толстый чулок и, аккуратно раскатав его на ноге, заталкивала под коленом под круглую зеленую подвязку. Прошла в чулках к печке, сняла валенки и портянки и, сноровисто обернув ноги, обулась. Подпоясалась, не утруждая себя затянуться потуже, и ремень просторно болтался на животе.

— Тебя-то куда пошлют?

Я не знала. Она отсыпала в газетинку махорки для старика, отнесла ему.

— Тебя, вот увидишь, к капитану Москалеву пошлют, — вернувшись, решила она и, откинув падающие на лицо тоненькие кудельки волос, вдруг недобро, ревниво оглядела меня. Скрутила цигарку, лизнула край бумажки, склеила и заправски прижгла самокрутку, поднеся ее к отверстию лампового стекла. Затянулась. — Готовность номер один, — сказала она.

С закопченным котелком, держа его на расстоянии от себя, чтобы не запачкать шинель, и с пачкой трофейных бумаг я вошла в указанный мне дом. Первое, что я увидела, — мой вещевой мешок, затянутый синим крученым шнуром от маминой портьеры, доставленный, значит, из той деревни, где застряла вчера наша полуторка, когда мы добирались сюда с сибиряком. Я представилась.

— Отлично! — сказал крупный рыжий дяденька, капитан, по фамилии Каско, сидевший у стола на деревянном диванчике и с помощью толстой книги, служившей ему линейкой, графивший лист. — Где же вы пропадали сутки?

Но я не пропадала. Я была направлена полковым комиссаром Бачуриным к младшему лейтенанту Кондратьеву.

— Вот же, — сказала я, потрясая тощей пачкой трофейных бумаг.

— Нехватка переводчиков режет нас по-живому.

Это даже приятно. Выходит, меня заждались великие дела.

— Подготовьте ваши документы.

Почему-то так: ходишь, дышишь безо всяких усилий и вдруг: «Ваши документы!» — и в горле перехватывает с чего-то. Котелок — на пол и торопливо копошишься в полевой сумке, что висит на боку. А всего-то делов: командировочное предписание, продаттестат, свидетельство об окончании военных курсов переводчиков.

— Что за народ! И продаттестат не спросили. Так кормили?

— Кормили.

— Они кого хочешь накормят. Не пожалеют.

Он отодвинул мои документы на край стола, предложил мне снять шинель и посидеть.

— Скоро займемся вами.