Александр Усовский - Славянское сердце

русские и словаки – славяне, братья…

Глаза не врут; значит, врачи действительно ничего не понимают в его недуге, и все их фальшиво-бодрые рассказы о предстоящей операции, которая избавит его от этой болезни – лишь попытка за напускным оптимизмом скрыть свою растерянность. Что ж, чудес он от них и не ждал…. Туберкулёз желудка – не та дрянь, которую лечат хирургическим путём; он не врач, но уж в этом-то он что-то понимает! Хорошо хоть, что боли немного отпустили, позволяя ему сохранять ясность мысли и трезвость взгляда.

Судя по всему, дела его плохи – чтобы там ни говорили доктора. Вряд ли ему удастся протянуть слишком уж долго – организм устал сопротивляться болезни и медленно, но верно сдаёт одну позицию за другой. Успеть бы дописать вторую книгу о восстании…. И дождаться выхода первого тома – столько сил в него вложено!

Любомиру всего одиннадцать – тяжело ему придётся без отца…. Мой малыш, мой единственный сын! Ты плоть моя и кровь, мой след на земле, часть моей души…. Я так люблю тебя, мой несмышлёныш! Как жаль, что я не увижу, как ты взрослеешь, не познакомлюсь с твоей первой девушкой, не поцелую твоего первого ребенка…. Одно хорошо – тебе не придётся краснеть за своего отца: он сделал всё, что надлежало в жизни сделать мужчине и солдату…

На улице – конец июня, лето, жара; в окна его палаты бьёт упрямое жаркое солнце, зовёт его на воздух – и так хочется надышаться ветром с гор! В Кисуцах сейчас замечательно…. Но и Братислава в июне упоительно хороша – лёгкий ветерок с Дуная не даёт жаре разгуляться, тенистые липовые аллеи вокруг больницы так и манят к неспешной прогулке…. Жизнь прекрасна, чёрт возьми!

Жаль, что так мало осталось…. Ядвига придёт вечером, опять принесёт свежих ягод – она свято верит в их пользу для его больного желудка. Любимая моя, мой верный друг и самая прекрасная женщина на земле! Ты упрямо веришь в благополучный исход операции и строишь планы на будущее – как мне нравится эта твоя истовая убеждённость во всесилие медицины! Я всегда буду любить тебя – даже потом, по ту сторону черты, которая очень скоро разделит нас…

Пятнадцать лет прошло с тех пор, как он в первый раз готовился расстаться с жизнью – а кажется, это было лишь вчера…

Он с трудом оттолкнулся от валуна и, шатаясь, встал; на камне остались кровавые следы от его израненных, обмороженных, кое-где уже почерневших рук – изорванные в клочья рукавицы он оставил на прошлом привале. Первый шаг дался ему неимоверно трудно – но теперь тропинка шла под гору, к едва видневшемуся глубоко внизу, меж зарослей падуба, распадку, и он надеялся, что тех сил, что у него остались, хватит, чтобы к вечеру добраться до межгорной котловины. Ещё одну ночь в горах ему не пережить…

Винтовка, висевшая на правом плече, тянула его к земле, нести её было неимоверно тяжело – но оставить свою верную «збройовку» на привале он не смог; как можно бросить оружие? Ведь он ещё жив…. Он понимал, что, случись худшее – он не успеет изготовиться к бою и вряд ли сможет вскинуть винтовку, чтобы выстрелить – слишком мало у него осталось сил; но винтовка была единственным, что позволяло ему оставаться солдатом. Солдатом, а не жалким беглецом…

Из Главачова их вышло шестеро – всё, что осталось от их отряда после последнего боя у Скалки, когда погиб их командир, надпоручик Дорчак; в Мрачково, в заледеневшей пустой колыбе, доев последние сухари из неприкосновенного запаса, они держали военный совет. Он предлагал уходить на север – перебраться через хребет и спустится в долину Кисуцы; там, вдоль реки, в сёлах, не пострадавших от боёв, они могли бы найти приют у тамошних жителей, придти в себя, отдохнуть в течении нескольких дней – а затем присоединится к какому-нибудь действующему отряду. Ведь сражаются же ещё какие-то отряды, возят же до сих пор немцы в Мартин своих раненых откуда-то с Оравских Бескид? Да и, в конце концов, должны же, наконец, когда-нибудь дойти до долины Оравы русские, все два месяца восстания обещавшие им помощь из-за Карпат? Хотя…. От Вышнего Комарника и Бардеёва, где сейчас остановился фронт, до Кисуц – двести километров по горам, через превращённые немцами в укрепленные районы Ружомберок и Липтовски Микулаш. Неблизкий путь. Неблизкий и кровавый….

Но даже если русские в ближайшее время не дойдут до долины Кисуцы – всё равно, оставаться по эту сторону хребта, когда кругом рыскают эсэсовские патрули из дивизии «Галичина», не имея ни боеприпасов, ни продовольствия – значит, всего лишь на какое-то время отсрочить неминуемую гибель. Что они смогут сделать, с их неполной сотней патронов на шестерых, когда придёт их час?

Он знал, что его предложение никто не поддержит – зимой через горы? Прошлой ночью температура даже здесь, в южных предгорьях Кисуц, уже опускалась до минус десяти. В такое время идти через горы – значит, два раза ночевать на снегу. Это – смерть; но оставаться здесь, в Жилинском крае, когда в Мартин и Поважскую Быстрицу каждый день прибывают всё новые и новые ягдкоманды?

Он понимал тех, кто решил остаться – родом они были отсюда, из-под Жилины, и здесь надеялись, закопав винтовки и вновь обратившись в мирных лесорубов, переждать бурю; он их ни в чём не винил. Но он был – комиссар; да, отряда уже не было – но его красная комиссарская звезда, вырезанная из бархатной скатерти и неумело нашитая на правый рукав, настойчиво требовала от него по-прежнему крепко держать в руках винтовку. Держать – пока бьётся его сердце…

Он огляделся вокруг. Да, унылое и тяжкое зрелище – горы в декабре… Белёсое, выцветшее от холода, бледно-стылое низкое небо, опустившееся так низко, что вершины гор исчезали в нём…. Заковавший всё вокруг своим панцирем безжизненный, ослепительно белый и от этого мёртвяще-холодный, жёсткий и колючий снег…. Заледеневшие, скрючившиеся от стылого, пронизывающего ветра грязно-серые ели…. Выступающие из-под снежных сугробов тяжёлые гранитные глыбы, напоминающие заледеневшие надгробья…. И мёртвая тишина – глухая, как на кладбище. … Хотя почему «как»? Нынче у подножий обледеневших вершин лежит немало непогребённых трупов его товарищей – смерть в словацких горах в нынешнем ноябре собрала обильную жатву…

Заледеневший наст под ногами предательски хрустит, не выдерживая его тяжести – и ноги раз за разом погружаются в снег, который набивается в ботинки, тая, превращается в ледяную воду. Ничего, это не беда, снежная целина скоро закончится; ему надо только дойти вон до той сосны – ниже её снега почти нет, тропинка бежит, извиваясь, по зарослям шиповника. Только бы дойти до реки!