Александр Усовский - Славянское сердце

Опять еловая чаща. Это хорошо, можно будет ещё метров триста пройти незамеченным. Чёрт его знает, кто сейчас может быть на дороге вдоль Кисуцы…. Могут и немцы. Дорога связывает Чадцу с Моравией, швабы не могут не понимать её значения! Поэтому надо быть осторожным – боец он сейчас никудышный, вряд ли ему удастся выстрелить хотя бы разок – не говоря уж о том, чтобы попасть….

Хотя бы не отморозить ноги и руки! То, что он их не чувствует – ещё не конец, если до захода солнца он окажется в тепле – их ещё можно будет спасти. Он это знает хорошо, ведь он – старый боец Восточного фронта; в России морозы были куда более жестоки и безжалостны. В январе сорок третьего, когда их полк отступал из-под Краснодара, холода в степи стояли до минус тридцати, шквалистый морозный ветер сбивал с ног…. Жаль, что ему тогда, во время марша, не удалось уйти на русскую сторону…. Чёртов Ярослав! Из-за него они тогда не решились дезертировать, хотя стоило им сделать сотню шагов в кубанские плавни – и все, никакие патрули им были бы не страшны…. Ярда всё плакал, боялся, что семьи дома расстреляют…. Хотя – как он мог его судить? У Ярды – трое детей, ему было, чего боятся. … А потом, уже на Маныче, по дороге на Батайск, когда их сводную батарею прямо на марше раздавили русские танки – они, не зная, куда идти, двое суток просидели в развалинах какой-то фермы. Вокруг – голая степь, укрыться негде… когда на третий день они вышли из своего укрытия – то были тут же схвачены патрулем немецкой полевой жандармерии. Какая жестокая ирония судьбы…

Среди зарослей лещины, километрах в полутора впереди, мелькнул дымок…. Показалось? Да нет, действительно дымок. Лесорубы? Хотя какие сейчас лесорубы… скорее уж, ягдкоманда расположилась на отдых. Пожалуй, лучше этот дымок обойти подальше…. Спуститься в овражек? Было бы неплохо, но уж больно густо он занесен снегом. Пожалуй, имеет смысл пройти по краю, прячась за зарослями можжевельника – к тому же постараться не наступить на сухую ветку. Чёрт его знает, кто развёл этот костёр – лучше обойти его подальше…

Всё ниже и ниже…. Через минут двадцать, если он будет идти в прежнем темпе – внизу покажется дорога вдоль реки. Река…. Вода – это жизнь! Жутко болят глаза, всё тело болит и ноет, каждый вздох даётся с немалым трудом…. Только бы не потерять сознание в эти последние полчаса…. Только бы удержаться на ногах!

Когда началось восстание – кажется, никто не предполагал, во что это выльется. Власть Тисо пала так легко и просто! У всех тогда, помнится, кружилась голова от ощущения свободы – у всех, кроме русских. Те смотрели на нас, впавших в эйфорию, пьяных от только что добытой свободы – как смотрят умудрённые жизнью, тёртые и битые судьбой старые учителя на восторженных выпускников, наивно и смешно мечтающих о грядущих успехах во взрослой жизни. Русские понимали, кто такие немцы и на что они способны…. Мы же не думали о немцах; большинство из нас полагало, что главное – это свалить Тисо и гардистов, избавить Словакию от власти обанкротившихся клерикалов, втянувших нас в войну с Россией; как же мы были наивны!

Даже когда с юга в Нитру начали прибывать мадьярские части – руководство восстания поначалу никак не воспринимало их всерьез; в конце концов, у нас было почти пятьдесят тысяч штыков, плюс – восточнословацкий корпус! Русские напрасно взывали к благоразумию и осторожности – к чему? Ведь это наша земля! Кто здесь сможет что-то нам сделать? Тем более – на «Три дуба» каждый день приземляются транспортные Си-47, из Советского Союза сплошным потоком идёт оружие и амуниция, прибыла воздушно-десантная бригада, небо над Банска-Быстрицей охраняют Ла-5 истребительного авиаполка…. Восстание не может не победить – ведь мы так сильны!

И ведь немцев было не так много, всего три-четыре дивизии, причём даже не вермахта, а СС…. Но это были жёсткие профессионалы войны – разве можно равнять с ними наших мальчишек, впервые взявших в руки винтовки?

Густой ельник кончился – и перед ним открылась делянка с вырубленными и сложенными в небольшой аккуратный штабель молодыми соснами; но, самое главное – от делянки вниз шла дорожка, едва заметная под выпавшим снегом…. Отсюда тропинка может идти только к жилью! Господи, только бы хватило сил….

Куцый декабрьский день клонится к концу – ему надо поспешить! До захода солнца – от силы час, значит, ровно столько ему осталось жить – если он не доберётся до тепла…. На дорожке видны следы – значит, не далее, как сегодня утром, кто-то наведывался на делянку, забрать пару сосновых брёвен на растопку; сосна хорошо горит в камине! Тепло…. Как ему нужно сейчас тепло домашнего очага!

Ноги отказывают, он их практически не чувствует от колен и ниже – но тропинка и свежие следы на ней придали ему сил; ещё немного, ещё сотня, может быть, две сотни шагов – и он выйдет к жилью! К теплу…

Эти последние полторы сотни шагов дались ему особенно тяжело – через каждые десять – двенадцать он останавливался, переводил дух, собирал остаток сил – и вновь двигался вниз, к реке – шум которой он уже слышал… или ему просто казалось, что он слышит реку? В любом случае – с каждым шагом он все ближе и ближе подходил к жилью, и оставленные кем-то следы на снегу поддерживали в нём силу воли. Иногда ветер доносил до него запах дыма – и это лучше всего поддерживало в нём надежду на жизнь…

У него не осталось сил, чтобы обрадоваться – когда сквозь с каждым шагом редеющие еловые ветви он, наконец, увидел строения – чью-то усадьбу на окраине деревни. Жильё! Сарай, овин, дом со струйкой дыма над старательно побеленной трубой. Люди! Жизнь!

С трудом ему удалось преодолеть неистовое желание тут же броситься к этому дому и постучать в дверь – надо быть осторожным, в деревне могут быть немцы, могут – мадьяры, или, что ещё хуже – какая-нибудь полудикая, обезумевшая от пролитой крови «боевая группа» из галичан, босняков или хорватов. Поэтому спешить не стоит; надо, пожалуй, пройти по краю деревни и осмотреть её, оставаясь невидимым за стеной елового леса. Чей это дом с такими до боли знакомыми зелеными ставнями? Если это Турзовка – а, скорее всего, это именно так – то самым крайним домом на краю деревни, у склона поросшей густым ельником горы, был дом Фарника. Когда-то давно, ещё при Первой республике, Фарник состоял в местной ячейке компартии. Но прошло шесть лет – Бог знает, как всё могло измениться…

Да, это Турзовка – вон дом дорожного смотрителя, дальше, вдоль реки – большое белое здание мельницы, а за ним – сад, в глубине которого, у самого уреза воды, стоит дом, в котором они жили с матерью до того, как переехали к бабушке. И в который он вернулся за год до войны – исключённый из внешнеторговой академии, выброшенный из жизни. Тогда казалось – навсегда…