Евгений Яськов - Война глазами ребенка

С библиотекой было потруднее. Сжечь книги, по которым учились, которые читали, которые собирали в течение всей жизни – это было мучительно трудно. Тетя Аня предложила их рассортировать по степени опасности. Прабабушка, бабушка и мама ее поддержали. Дед был в затруднении. Потом, погладив свою седую бороду, сказал, указывая на нас, детей:

– Малых (он делал ударение на «ы») надо сберечь, поэтому рисковать не будем. Останутся живы – новых книг накупят.

После этого подошел к этажерке, взял книжечку в черном кожаном переплете, погладил ее и положил за образа. Это была библия, с которой он никогда не расставался.

– А остальные, – скомандовал он, – выносите во двор!

Книги выносили охапками и перебрасывали через плетень, отделявший двор от огородов. Там дед сгребал их вилами в кучу. Она получилась достаточно большой – около метра в высоту. После этого он растребушил над ней несколько обмолоченных снопов и застыл в нерешительности. Надо было теперь все это поджигать, но он медлил. Наконец, прошептав какую-то молитву и перекрестившись, он поджег солому с разных сторон.

Как ни трудно было решиться сжечь библиотеку, но исполнить задуманное оказалось еще труднее. Огонь быстро побежал вверх по куче, превратившись на верху ее в огненный столб. Какое-то время он повисел над ней, а затем стал медленно оседать, а затем и вообще исчез. Перед нами лежала все та же куча, но только покрытая золотистым саваном. Через некоторое время в нем стали появляться черные проплешины, которые, увеличиваясь в размерах, стали соединяться друг с другом. И вот перед нами уже не золотистая, а черная куча, из нутра которой временами выскакивали огненные язычки.

Дед воткнул в середину кучи вилы и вытащил из нее какую-то книгу. Переплет ее и края обуглились, но внутри текст оставался нетронутым и можно было прочесть, что там написано. Стало ясно, что сжигать книги мы не умеем и надо это делать как-то по-другому. Дед, подумав какое-то время, стал разгребать кучу. Книги, лежавшие снаружи ее, обуглились, а внутри – остались невредимыми и даже цвет их обложек сохранился.

Новый способ сожжения книг, который решил применить дед, заключался в следующем. Он растребушил пару снопов на свободном от книг месте и поджег их. Мы же должны были вырывать из книг листы, комкать их и бросать в огонь. Здесь, однако, выяснилось, что толстая пачка листов тоже не сгорала, а лишь обугливалась. Когда я одну такую обуглившуюся пачку разъединил, то увидел Конька-Горбунка, выскакивающего из котла с кипящей смолой. Оказывается, не только смола, но и огонь ему был не страшен.

Дед вилами подбрасывал горящие части книг, не давая им угаснуть, а мы рвали и рвали страницы и бросали их в книжный костер. День клонился уже к вечеру, но целых, невредимых книг было еще много. За этой работой и застали нас вернувшиеся из поездки командиры. Капитан, посмотрев на нас, перепачканных сажей, сказал:

– Оказывается, сжечь книги не легче, чем написать их.

Потом посоветовал деду не мучиться, а все книги – и обуглившиеся и полуобгоревшие – закопать в землю. Через некоторое время пришли два красноармейца, вырыли рядом с костром глубокую яму и мы стали сбрасывать туда все, что осталось от библиотеки. Потом засыпали яму землей. Так как не вся вынутая земля оказалась снова в яме, то сверху образовался круглый холмик. Мы обступили его, как бы прощаясь с тем, что было еще недавно частью нашей жизни. Капитан, увидевший эту сцену, сказал:

– Только креста еще не хватало – и приказал красноармейцам холмик срыть, землю разбросать по огороду, чтобы место над погребенной библиотекой ничем не выделялось. Красноармейцы быстро это сделали. Мы молча, как с похорон потянулись в хату.

18-го августа, днем к хате подъехала полуторка. Командиры стали переносить в кузов свои пожитки. Капитан, подойдя к деду и, положив ему руку на плечо, проговорил:

– Все, отец, уходим. Получен приказ. Завтра заявятся непрошеные гости. Знаю, что вы на нас в обиде, но…сила пока не на нашей стороне. Надо потерпеть.

Потом добавил:

– Вы один-на-один остаетесь с супостатом – не горячитесь, главная ваша задача сейчас – остаться живыми и сохранить детей.

Полуторка отъехала, перебралась по сооруженному красноармейцами мосту на другую сторону Спонича и стала удаляться в сторону Рудни. Мы же стояли и провожали ее глазами, пока она не затерялась среди рудницких хат. К вечеру из поселка ушли все красноармейцы. Об их недавнем присутствии напоминала лишь брошенная ими армейская фура с большими колесами, выкрашенная в зеленый цвет. Одно колесо у нее было сломано, запасного, наверное, не нашлось, а маленькие от крестьянских телег для нее не подходили. Теперь она стояла, приткнувшись к нашему плетню.

Хотя к наступлению этого момента мы готовились – все равно все произошедшее оказалось для нас чересчур быстрым. Многие дела, которые надо было сделать, дед откладывал, может быть, надеясь, что их не надо будет и вовсе делать. Дед корил себя, что затянул с кабанчиком:

– Надо было отдать его красноармейцам. А что теперь с ним делать? Да и некогда с ним возиться. Есть дела поважнее.

Действительно, надо было срочно закопать документы и фотографии, среди которых много было военных, и семейные реликвии, которыми дед дорожил. Это были: георгиевские кресты, карманные часы с дарственной надписью и никелированный самовар, на передней панели которого было выгравировано: «Прапорщику такого-то полка, такой-то дивизии Прищепову И.А. за отлично проведенные стрельбы на маневрах». Была еще одна реликвия – это шинель, в которой дед пришел с Германской, но ее он решил не зарывать. Она была сильно изношена, в нескольких местах порвана и заштопана, так что, по его мнению, не могла представлять какой-либо интерес для германцев.

И еще было одно «сокровище», которое хранила мама и которое следовало закопать в первую очередь. Это было отцовское обмундирование: фуражка, синие брюки-галифе, новенькие хромовые сапоги, портупея и много других вещей, положенных красному командиру.

Для надежности дед решил сделать три схрона: для документов и фотографий, реликвий и обмундирования. Документы и фотографии положили в белый ридикуль, привезенный из Черновиц, обмотали его мешковиной и поместили в старое, сплюснутое цинковое ведро. Георгиевские кресты и часы дед обернул чистой полотняной тряпицей и засунул в самовар. Для отцовского же обмундирования потребовался большой мешок. Мама аккуратно все в него сложила, а узел завязала веревкой. Теперь осталось последнее – выбрать места и закопать.