Борис Макаров - Знамя Победы

У Эли Мусатовой, сидящей впереди меня, почти на каждой странице ходили, бегали и даже ползали девушки-санитарки в белых-пребелых халатах, с сумками, украшенными красными крестами. Девушки-санитарки вели, несли на носилках раненых, делали им уколы и даже стреляли из наганов и винтовок в убегающих фашистских солдат.

Тетрадь Юрки Потехина гудела моторами краснозвездных советских самолетов и чадила дымом догорающих на земле и пылающих в небе фашистских крестовин. И везде – во всех тетрадях: «См. 5», «См. 4.», «См. 5».

Шла, накатывалась теплыми волнами южного ветра весна 1945 года. Со всех фронтов долетали до нас теплые, радостные вести о боевых успехах наших войск. Фашисты бежали. Советские бойцы шли вперед и вперед. И все мы чувствовали, знали, понимали – победа рядом, победа близка. Выстраданная. Долгожданная победа действительно вот-вот будет с нами.

И конечно же именно от предчувствия, предвкушения нашей Победы и озарялись страницы тетрадей моих одноклассников светом алых звезд, алыми вспышками выстрелов наших танков и самолетов, алым пламенем горящих и догорающих фашистских колымаг и крестовин.

– Ребята, давайте сделаем так, вы дома нарисуете каждый, что хотите, что вам нравится. А домашняя работа будет одновременно и контрольной. От нее будет зависеть четвертная отметка по рисованию. Постарайтесь. И ты постарайся, Вася… – негромко обратилась ко мне Надежда Ивановна, проходя мимо моей парты. – Я очень хочу, чтобы оценка по рисованию была у тебя высокой. Ведь все остальные предметы ты освоил на отлично.

И я постарался. Не знаю, может быть, то же предчувствие совсем близкой победы подсказало мне тему. На чистом листе тетради я начертил прямоугольник. Затем продлил его правую сторону. Прямоугольник тщательно покрасил красным карандашом и поверх карандаша ручкой, чернилами старательно написал: «Знамя Победы».

Проверенные тетради с домашними, контрольными рисунками Надежда Ивановна нам выдавала 9 мая. Прямо во время урока, широко, с шумом распахнув дверь, в класс быстрыми шагами вошла директор школы Августа Александровна Нижегородцева.

– Поздравляю вас с Победой! С Победой! – не сказала – крикнула она и обняла зарыдавшую от счастья Надежду Ивановну.

Чуточку успокоившись, Надежда Ивановна быстро перебрала стопку тетрадей, раскрыла одну из них и подняла над головой.

Я узнал свой рисунок.

Над головой Надежды Ивановны алело мое Знамя Победы.

Я сидел на второй парте, близко к учительскому столу, и поэтому четко увидел под рисунком также написанное красным карандашом «См. 5».

Другой отметки и не могло быть…

Мне шестой год. Где-то далеко-далеко идет война. Там, на войне, которая мне представляется одной черной, с желтыми и красными огненными проблесками грозовой тучей, мой папа. Войну-тучу я видел много раз. Вывалит из-за горизонта, из-за леса тучная-претучная туча, спрячет-прогонит солнце, и начнут вокруг нее и даже внутри нее сверкать-полыхать желтые и красные молнии. Страшно становится не только бегать по улице, но даже дома сидеть и смотреть на тучу в окошко. А уж если бабахнет гром, то так и хочется под кровать залезть. И полез бы, если бы не бабушка.

Бабушка Марфа, я ее просто бабой зову, строгая, суровая. Говорит редко и коротко. Одета она всегда одинаково – в длинное черное платье и повязана всегда черным платком. Бабушка – мамина мама.

Уже после войны, когда я пошел в первый класс, я узнал, что на войне погибли бабушкины сыновья, мамины братья Илья и Иван. Ни Ильи, ни Ивана я не помню. Они ушли воевать, когда мне было два года. Тогда же ушел на войну и мой папа. Папу я по-настоящему увидел и узнал, когда он вернулся домой с победой и тремя красивыми, но строгими, как бабушка, орденами. Ими нельзя было играть, а лучше сказать – не хотелось играть. Рубиновые лучи орденов походили на капли крови. А кровью не играют.

Бабушка Марфа – баба Марфа, как она сама говорила, – больше всего на свете не любила врунов и трусов. Хотя нет, больше врунов и трусов она не любила Гитлера. Даже само слово «Гитлер» для нее было пакостным и тошнотворным. Скажет иногда «Гитлер» и тут же сплюнет, через левое плечо сплюнет. Там, за левым плечом, опять же по ее убеждению, за человеком всякая нечисть – нечистая сила – ходит-таскается…

…Мне шестой год. За окном черная, с желтыми прожилками туча. В доме почти темно. Мама на работе. Мама почти всегда на работе. Утром проснусь – мама на работе, вечером ложусь спать – мама на работе. Так что можно сказать, целые дни мы проводили с бабушкой, живем с бабушкой. Баба Марфа хорошая, добрая. Лучший кусочек мне отдает. Но жить с ней скучно. Целыми днями молчит и молчит. Кастрюльки пустые, у нас их несколько штук, с места на место передвигает, с веником шаральжовым по дому – по комнате, кухне – топчется. На икону темную, старую подолгу глядит. Не молится, но глядит и глядит… Икона у нас в правом углу под самым потолком находится, и кто на ней нарисован, я рассказать не могу.

– Кто там? – как-то однажды спросил я бабушку.

– Бог, – буркнула бабушка.

– Какой Бог?

– Никакой.

– Какой никакой?

– А так – никакой. Был бы Бог настоящий, Илюшу с Ванюшей не убили бы. Мне еще в детстве, такой как ты была, говорили: «Без воли Божьей волос с головы не упадет», а тут… – Бабушка прикрывала рот уголком своего черного платка и уходила на кухню. Через несколько минут она, вытирая глаза и щеки все тем же платком, выглядывала из кухни:

– Ну чего ты сидишь, в окно глядишь. Иди к Ивлевым, с Асей поиграйте. На улицу не выходите, скоро дождь будет. Ишь как молнии рассверкались. На веранде играйте.

…Квартиры наша и Ивлевых разделялись широкой длинной верандой. На веранде стоял большой, скорее всего никому не принадлежащий, ничейный, общий стол без скатерти. У стола стояли два старых обшарпанных стула, которые тоже были ничейными, общими.

Мама моей сверстницы и подружки Аси Ольга Афанасьевна, тетя Оля, работала в сельповской пекарне и раза два-три приносила с работы нам с Асей очень вкусные хлебные крошки. Крошки были прожаренными и хрустели на зубах. А уж пахли так – кружилась голова.

Когда после очередного угощения Ольги Афанасьевны нас с Асей хлебными крошками я решил угостить ими маму и бабушку и принес им в подоле рубашки две пригоршни хрустяшек – так мы с Асей называли крошки, – мама и бабушка всполошились:

– Кто дал?

– Где взял?

– Откуда?

– Тетя Оля… – почему-то испугался я.

Мама резко хлопнула нашей дверью и забарабанила в дверь Ивлевых.

Мы с бабушкой смотрели на маму из нашей двери.

– Что случилось? – шагнула из своей двери Ольга Афанасьевна. – Что случилось, Тамара?