Борис Цеханович - Горячий 41-й год

Оглушающе, за нашими с Петькой спинами, прозвучала пулемётная очередь, потом посыпались радостные матюки.

– Петька, что там? – Не отрываясь от пулемёта, проорал своему второму номеру. Но тот уже сам обернулся и весело перематерился.

– Да это наши сержанты, долбо….бы, наконец-то разобрались с пулемётом…. Слава богу, друг друга не поубивали…

А рядом со мной уже, сопя от усердия, пристраивал пулемёт помкомвзода и удобно располагался, гремя коробками, второй сержант. Третий тоже пристроился на краю выемки и стал с азартом стрелять по мотоциклистам из винтовки. Правда, стрелял недолго. Лента у меня закончилась и пока Петька вставлял новую, я быстро огляделся. Помкомвзода длинными очередями поливал залёгших и огрызающихся огнём немцев, а вот третий сержант, уткнувшись лицом в винтовку, не шевелился.

– Убили, мужика…, – мелькнула сожалеющая мысль и только сейчас обратил внимание, как густо секли пули землю вокруг нашей выемки. Бронетранспортёр и грузовик за ним остановились на дамбе и с них начали ловко выпрыгивать немецкие пехотинцы, сразу же разворачиваясь в цепь.

– Грамотно воюют, черти…, – но тут с БТРа заработал пулемёт и мы были вынуждены скатится вниз, так плотно и точно нас обстреляли. Через несколько секунд туда скатился и убитый сержант, которому попавшие пули разворотили полголовы и забрызгали нас мелкими брызгами крови и наверно мозгов. Сержанты побледнели и помкомвзвода сразу же вырвало, а второй сержант стал инстинктивно отталкивать от себя тело убитого, упавшего на его ноги. На какой-то момент меня тоже замутило, но не от вида убитого, а оттого как почувствовал на лице и губах кровь, а может быть и частички мозга. Быстро выхватил из заднего кармана грязный носовой платок и обтёрся им, после чего мне полегчало. Петька же грязно выматерился и рукавом просто вытер лицо, размазав кровь по подбородку.

– Товарищ майор, сейчас немцы поднимутся и возьмут нас тут как кутят, – Петька и я одновременно глянули вверх и у обоих тут же пропало желание выглянуть из выемки и посмотреть, что там немцы. На нашем краю ямы всё кипело от красивых, земляных фонтанчиков. Залетали пули и в выемку, но проходили немного сверху над нами, с тупым ударом вонзаясь в противоположный край.

– А ведь выглядывать придётся… Мне или Петьке придётся…. Сержанты скисли…. Ладно, считаю до трёх и высовываюсь – секунд пять мне хватит…, авось не убьют. Раз, два…, – я уже хотел произнести про себя три, как со стороны взвода капитана послышался выстрел, потом второй и злобный клёкот пулемёта сразу заткнулся.

Мы с Петькой мгновенно взлетели вверх к краю выемки и выглянули в поле. На дамбе дымился бронетранспортёр и от него убегало двое человек. Ещё один выстрел и в кузове первого грузовика, где у кабины стояло трое немцев, блеснуло кроваво-красная вспышка разрыва. Второй грузовик после попадание снаряда в БТР стал сдавать назад по дамбе, но когда в первый грузовик попал снаряд, водитель не выдержал, выскочил из машины и задал стрекача в сторону остальной колонны. Четвёртый выстрел превратил автомобиль в груду обломков.

– Молодец, комбат, – я в азарте повернулся к Петьке, – одним орудием пожертвовал, но дамбу закупорил и нам помог. Давай сюда пулемёт, сейчас пехоту причешем.

Немецкая цепь успела пробежать от дамбы метров сто и поравнялись с лежащим на боку, слегка дымившимся грузовиком. Поднялись было ободренные подмогой и нашим молчанием и залегшие мотоциклисты, но сразу же завалились на землю, как только я открыл огонь. Через минуту открыл огонь и помкомвзвода и немцы, не выдержав, стали откатываться к дамбе. Помог нам в этом и огонь противотанковой пушки. Поняв, что позиция раскрыта и пушка обречена, комбат открыл беглый огонь по немецкой цепи, а потом перенёс огонь на колонну, стараясь как можно больше нанести урона и внести переполоха в ряды немцев.

Первый натиск мы отбили и даже не стреляли по отступающим. Но теперь мы с беспокойством наблюдали, как десять немецких танков, заканчивая размещаться на достаточно ограниченном пространстве между дорогой и болотом, разворачивали башни в нашу сторону. За колонной, на поле между лесом и дорогой стояли приведённые к бою миномёты, куда миномётчики тащили ящики с минами.

– Ну, парни нам сейчас звиздец будет, – и звиздец не замедлил начаться. Танки почти одновременно открыли ураганный огонь по обнаруженной противотанковой пушке и по нашей позиции. Не знаю, что творилось у комбата, но мы полу оглушённые, заваленные землёй от близких и опасных разрывов, задохнувшиеся от дыма, пыли, гари, с кислым привкусом от сгоревшей взрывчатки во рту, валялись друг на друге, каждую секунду ожидая конца жизни. Танковый огонь, как внезапно начался, также резко и оборвался. Но передышка длилась лишь полминуты, за которые мы сумели лишь осознать – мы живы, нас не убили, мы ещё живём…

И тут нас накрыли с миномётов. Это было ещё страшнее. Я был самым опытным из лежащих на дне ямы и понимал, что танковый снаряд был не так опасным, как любая мина, которая по навесной траектории могла попасть прямо в выемку и от нас останется только мясной фарш. А вот мои подчинённые, впервые попавшие в такой переплёт, были деморализованы как танковым обстрелом, так и миномётным. Даже у бойкого Петьки сквозь грязь, копоть и чужую кровь, серым цветом светилось от страха лицо.

Последняя мина разорвалась почти на краю выемки и всё стихло. Сержанты и Петька потрясённо смотрели друг на друга и на меня, не веря тому, что они остались живыми, а я начал их тормошить, заставляя привести в порядок засыпанное землёй оружие и боеприпасы, понимая, что немцы после такой подготовки повторят попытку двигаться дальше. Меня тревожила судьба комбата и его расчёта, но в тоже время успокаивало, что остальные позиции противотанковых орудий немцами не были выявлены и ещё можно пободаться. Я глянул на солнце, которое неуклонно катилось к закату, а потом на часы.

– Блин, ещё долго до темноты… Удержаться бы до ночи, а там с утра….

Курт перестал крутиться в кузове и затих. Пришёл он в себя уже связанным и лежащим на дороге и видел всё: зверски убитых подчинённых, перевёрнутые, опрокинутые и разворошенные мотоциклы, откуда трое солдата под командованием пожилого русского фельдфебеля шустро выгребали оружие, боеприпасы и ранцы. Всё это закидывалось в кузов грузовика. Убитые русские и раненые лежали в ряд в тени деревьев, а вот убитые немецкие солдаты были просто побросаны в кювет как попало.

Зейдель никогда не испытывал чувства стыда, считая что он правильный немец, хороший офицер и он не совершал, как он считал, и не может совершить каких-либо ошибок или действий, за которые ему будет стыдно. Но сейчас чувство стыда жгуче жгло душу – душу правильного немецкого офицера. И каждый раз, когда взгляд Курта останавливался на неопрятной куче тел убитых подчинённых, его окатывал жар стыда.