Шамиль Ракипов - О чём грустят кипарисы

— Приглуши мотор, прошу тебя, развернись, мне надо сказать им очень важное.

— Раз очень важное, пожалуйста. Интересно, что у неё за сообщение.

— Спасибо, товарищ командир! — поблагодарила она и крикнула: — Полундра! По местам стоять, с якоря сниматься!..

— Всё?

— Всё.

Не штурман, а золото.

После этой ночи отношение «сталинградцев» к нам изменилось. Они стали поговаривать, что у нас можно кое-чему поучиться — воевали в горах, неплохо бы встретиться, обменяться опытом. Мы не возражали, скромно помалкивали. Но начальство эту прогрессивную идею почему-то не поддержало.

Позднее, когда пришла пора расставаться, командир Сталинградской дивизии просил оставить ему наш полк. Ничего не вышло.

Одна из задач нашей воздушной армии — блокирование аэродромов противника.

Подлетаем к мысу Херсонес, приглушаю мотор. Кругом черным-черно. Валя выбросила САБ. Сейчас начнётся.

Эти несколько секунд, отделяющие тьму от света, плавное движение от встряски, тишину от какофонии — самые долгие, самые трудные, к ним я так и не смогла привыкнуть. Своё состояние в эти безбожно растянутые мгновения я могу определить одним словом: страх. На лбу выступает пот. Немеют руки и ноги. Сердце куда-то проваливается, в какую-то бездну. Бельё прилипает к спине… Лучше не вспоминать. Потом ничего. К прожекторам, к бешеному рёву зениток, к зловещим трассам, к визгу осколков, клубам оранжевого дыма, к стонам и хрипам самолёта — ко всему этому мы не то что привыкли, притерпелись.

Странно. Ни одного прожектора. Никакой стрельбы.

«В воздухе «мессер»! — решила я. Жду, что скажет штурман — влево, вправо?

Валя молчит.

Высота 700 метров. Тишина. 600 метров. Тишина…

— Никого нет, — в голосе Вали недоумение.

Я глянула вниз и поняла: аэродром покинут. На взлётной полосе, изрытой большими и малыми воронками, лежал искалеченный, с развороченным брюхом, четырехмоторный самолёт. В разрушенных капонирах дымились останки истребителей. Россыпи битого стекла, тлеющие обломки грузовиков, легковых автомашин, мотоциклов — сладостное зрелище. Над аэродромом ещё не осела пыль.

САБ догорел.

— Курс на запасную цель, штурман.

— Сто семьдесят. Я думала, немцы подстроили нам ловушку. Полный разгром. Какой большущий самолёт, я такого ещё не видела, даже в воздухе.

— Похоже, это «Кондор», «Фокке-вульф-200». Ночной дальний бомбардировщик. Используется и как десантно-транспортный самолёт. Две огневые башни, два «эрликона», четыре крупнокалиберных турельных пулемёта. Он без дозаправки мог бы долететь отсюда хоть до Берлина. Я слышала, у немцев было всего около двадцати таких самолётов.

— Интересно, кто его так обработал. Может быть, наши девушки?

— Может быть. Какая разница, кто. Главное — отлетался. Бомбил, наверное, Москву, Сталинград.

— Лондон.

— Возможно.

— Война идёт к концу, а второй фронт не открывают. Ну и союзнички. Как они будут после войны нам в глаза глядеть? Если бы не мы, представляешь, что было бы с Англией?

— Представляю.

— Немцы разнесли бы там все города вдрызг. А потом добрались бы до Америки.

— Это точно.

— Обещали открыть второй фронт в декабре 1942 года, в газете было напечатано — надули! На красивые фразы не скупятся, восхищаются успехами Красной Армии, шлют поздравления, а на деле… Врут в глаза сотням миллионов людей.

— По-моему, тебе после войны надо окончить институт иностранных языков и пойти на дипломатическую работу.

— А что? Я бы с ними поговорила. Ты думаешь, Черчилль будет радоваться, когда мы возьмём Берлин? Чёрта с два. Он приезжал к нам, я видела киножурнал, век не забуду. Идёт мимо почётного караула, останавливается и с такой лютой злобой смотрит на наших ребят… Ты видела?

— Видела.

— А ребята хоть бы что. В упор его не видят. Стоят себе, красивые, мужественные, молодые, спокойные, как боги. Надо же, приехал как союзник, я свою ненависть к нам скрыть не смог. Я до этого киножурнала думала, что у него открылись наконец глаза. Как бы не так. В колыбели хотел всех нас задушить и жалеет, что не задушил, силёнок не хватило. А что мы сделали англичанам плохого? Абсолютно ничего. Эти Черчилли выжидают конца войны, потом накинутся на нас, вот увидишь.

— Не накинутся.

— Посмотрим. Пусть только сунутся, расчихвостим почище, чем Гитлера…

Второй аэродром тоже был покинут немцами. Я так и думала. Все огневые средства, все прожекторы они собрали в одно место.

Наша воздушная армия впервые наносила по противнику массированные ночные удары. Лётчики не слезали с неба. Самолётов хватало на все объекты, на дневные и ночные удары. А немецкая авиация организованных действий уже не вела.

На Севастополь и его окрестности наши самолёты по ночам летали в три яруса: верхний «этаж» занимали тяжёлые бомбардировщики, средний — самолёты «братишек», нижний — мы.

В журнал боевых действий полка заносились только абсолютно достоверные данные о результатах бомбовых ударов. Поражение цели должно быть подтверждено другими экипажами или наземной разведкой. Мы сами, находясь под обстрелом, не всегда могли установить — попали в цель или промахнулись. Девушки не хвастались своими успехами. Чем удачнее были боевые вылеты, тем скромнее вели себя наши асы. А если кто-то пытался прихвастнуть, тот непременно попадал на страницы нашего «Крокодила». Естественно, какая-то часть уничтоженных объектов в официальных документах не указывалась, но нас это не особенно волновало, главное — нанести максимальный урон врагу.

Над третьим, действующим аэродромом бушевала огненная буря. Множество прожекторов, даже не сосчитать. Особенно жарко на третьем «этаже». Один из лучей поярче и шире других. Схватил «Петлякова». Сразу подключились несколько других. Погас… Опять шарит. «Петляков» взорвался.

«Если бы работал только наш полк, — подумала я, — мы недосчитались бы нескольких экипажей».

Широкий луч высветил очередную жертву.

— Чёртов глаз! — крикнула Валя. — Выбьем?

— Попробуем.

Летим сквозь ад, напролом, другого пути нет. Самолёт качнуло. Прожектор погас.

— Левые не отцепились, — в голосе штурмана тревога.

Делаю разворот, говорю:

— Пробуй ещё.

— Не получается. Заело.

В полу кабины появились два отверстия с рваными краями. Моя спасательная куртка — на случай приводнения — в нескольких местах вспорота пулями и осколками.

С двумя бомбами под плоскостью прорвались, наконец, в спасительную черноту. Летим над морем.

— Домой. Курс?

— Двести сорок. Приглуши мотор, я вылезу. Попробую отцепить.

— Нет. Упадёшь, а бомбы останутся.

— Не упаду.

— Отставить!

Минут десять Валя обиженно молчала. Потом снова подала голос: