Гейнц Зенкбейль - Джонни Бахман возвращается домой

Джонни кивнул, повел, ничего не понимая, плечами, так как не знал, почему ему задают такой вопрос.

— Когда только начнется обстрел, немедленно беги в ближайший подвал или же сюда, ты понял?

— Это значит что?..

— Разреши ему пойти, — посоветовал Алеша Францу.

Тот помолчал несколько секунд, а затем кивнул головой Рихарду и спросил:

— На чьей ты стороне?

— Если Джонни не узнает, что стало с его другом, — он пожал плечами, — он всю жизнь будет нас упрекать.

Франц не спеша поднялся со своей постели.

— Ну катись! — нарочно сердито прикрикнул он на Джонни. — И держись лучше всего правой стороны улицы, где руины повыше и помассивнее.

Новая встреча со старым знакомым.

Шум вокруг похищенной двери.

«Мой друг Густав жив!»

Когда Джонни добрался до баррикады, там работа продолжалась вовсю. С соседних развалин мальчишки из гитлерюгенда таскали балки на баррикаду. Мелкий ров, который пересекал улицу, был расширен. Там работали многие из парней. Очевидно, они провели неспокойную ночь, так как вид у них был невыспавшийся. Работали они медленно, а некоторые даже неохотно. Лица почти у всех были угрюмыми. Темная униформа промокла от утреннего дождя.

На куче битого кирпича, вблизи которой Джонни вчера видел двух старых ополченцев, важно восседал командир отделения Гарольд Грилле. В своих недавних воспоминаниях Джонни представлял его себе гораздо крупнее. Во всяком случае, по сравнению с его подчиненными по отделению, которые почти все без исключения были долговязыми. А сам Грилле выглядел прямо-таки юнцом. Он натянул себе на голову конькобежную шапочку. Подложив одну ногу под себя, а другую отставив далеко вперед, он несколько отвалился назад, опираясь на руку. Точно так же, как и в тот раз, когда Джонни познакомился с ним. На плече у Грилле на кожаном ремне висел немецкий автомат. В свободной руке паренек зажал длинную палку, с помощью которой он, казалось, и руководил работой подчиненных. Лицо его за это время стало более бледным и худым.

— Я так и знал, что ты вернешься, — сказал он Джонни, когда тот подошел поближе. При этом лицо его не выражало ни (радости, ни огорчения. Затем он повернулся к парню из гитлерюгенда, который только что получил задание, но все еще стоял перед своим командиром. Грилле напустился на него: — Приятель, тебе сколько раз надо объяснять одно и то же? Не должны фаустпатроны еще раз промокнуть на дожде, это тебе ясно? Если ты не знаешь, чем их накрыть, то убирайся от меня. — При этом он сделал широкий жест рукой в сторону близлежащих домов: — Порыщи там по квартирам и что-нибудь да найдешь. Здесь только так и можно, сам никто ничего не хочет решать, каждый только и ждет указаний, — пояснил он Джонни. — Сегодня утром, когда дождь лил как из ведра, ни один из этих лоботрясов так и не подумал о том, чтобы накрыть боеприпасы. Правда, мой дежурный, после того как проснулся, доложил мне, что ты был здесь. Он кое-как описал тебя, но мне-то не нужно было долго соображать: я сразу же подумал, что это был ты. Почему ты меня не позвал?

— Меня же прогоняли отсюда.

— Вот как? — усмехнулся Горилле. — Ну, как я вижу, хоть здесь царит порядок. — И повернувшись к веснушчатому парню, который на противоположной стороне улицы протирал тряпкой пулемет, крикнул: — Скоро будет готово?

— Еще немного, — неприветливо ответил тот.

— Тоже мне герой нашелся, — продолжал Грилле, дотрагиваясь палкой до носка сапога. — Я его назначил своим заместителем. Сегодня ночью он стоял на дежурстве, а свой пулемет оставил под дождем, хорош заместитель! Впрочем, когда же мы с тобой, собственно говоря, познакомились? — обратился Грилле снова к мальчугану.

— Я точно не знаю, — ответил Джонни, — прошла целая неделя, а, может, даже две.

— Дай-ка сообразить. — Юноша сделал лицо, как-будто бы он напряженно думал. — Так это же было незадолго до дня рождения фюрера…

— Да, — согласился с ним Джонни. — Я вспомнил, ты еще говорил о чудо-оружии, которое тогда хотел ввести в дело фюрер…

Грилле сделал вид, что пропустил это замечание мимо ушей. Вместо ответа он толкнул палкой одного юнца, который недалеко от них копал канаву, и спросил:

— Ты, какое у нас сегодня число?

Тот выпрямился, вытер пот с лица и откинул рукой мокрые волосы, свисавшие на лоб.

— Двадцать восьмое, — неохотно пробурчал он.

— Двадцать восьмое, так это же было почти десять дней назад. Мне кажется, что с тех пор прошла целая вечность. Что же ты делал все это время? — спросил он Джонни.

Мальчуган был готов к подобному вопросу и поэтому осторожно ответил:

— Когда я бежал из эсэсовского лагеря, я все время шел на запад, в сторону Берлина.

— Все время следом за русскими?

— Да.

— И они тебя не сцапали?

— Нет, — возразил Джонни. — А здесь, в Берлине, я укрылся в одном спокойном месте.

Тут командир отделения Грилле впервые внимательно осмотрел мальчика, и; в его взгляде промелькнуло нечто вроде одобрения.

— Мое тебе почтение! При случае расскажешь подробнее. А где ты сейчас торчишь?

— Везде понемногу…

— Что так? Разве ты не дома?

Что касалось родного дома, то Джонни мог рассказать правду. И он объяснил, в каком состоянии он нашел свой дом на Кюстринерштрассе.

Вскоре тот самый парень, которому Грилле приказал накрыть патроны, притащил из вестибюля близлежащего дома входную дверь, снятую с петель. Он медленно приближался, а за ним по пятам следовала тучная, бедно одетая женщина с распухшим от слез лицом.

— Как нарочно, снял с моей квартиры! — пронзительно кричала она. — Спрятали бы свое барахло в другом месте!

— Ну, ну! — крикнул Грилле женщине, чуть ли не издеваясь. — Это же только маленькая жертва во имя любимого отечества!

— Что? — заорала вдруг женщина, подходя к юнцам из гитлерюгенда и энергично замахав своими толстыми руками. — Жертва во имя отечества? Как только ты осмелился сказать мне такое в лицо, ты, ты… — Ругательство, казалось, уже вертелось у нее на языке.

— Как бы там ни было, ваша дверь, — сказал Грилле, не слезая с кучи кирпича, — конфискована для нужд обороны!

— Для нужд обороны? — издевалась над Грилле женщина. — Какая там еще оборона?! Мы не хотим здесь обороняться. Мы хотим мира и покоя! Совершенно верно, покоя от всех вас!

— Но, дорогая фрау…

— Дорогая фрау? Да как ты можешь позволять себе такое! — Она быстро обернулась к жителям дома, которые, услышав крики, высунулись из окон. — Никакая я тебе не дорогая, ты, полупетушок! Я вот что тебе скажу: у меня двое маленьких детей. Они остались у меня там, внизу, — протянутой рукой она показала на вход в подвал. — Там они и сидят. И другие тоже там укрываются. Здесь все жители давно уже живут по подвалам. И каждый ждет не дождется, когда же наконец все это кончится. Совершенно верно, кончится, а вы, вы… — Женщина вдруг схватилась за сердце. Она начала тяжело дышать, лицо ее наливалось синевой.