ВОЛЬФЗАНГЕР ВИЛЛИ - БЕСПОЩАДНАЯ БОЙНЯ ВОСТОЧНОГО ФРОНТА

Я отставлял в сторону свою винтовку, чувствуя ногами влажную траву и мох. Мои сапоги станови­лись мокрыми. Я вдыхал в себя запах тумана и про­хладу сумерек, снимал стальной шлем, подставляя волосы ветру. Как нежные руки, гладил он мой лоб. Я с любовью и вниманием вглядывался в каждый цветок, в каждый камень, весь отдаваясь своим чув­ствам и внимательно прислушиваясь к дыханию природы.

Прошедшие месяцы обострили мои понятия красоты в малых простых и больших формах. Я смот­рел теперь на мир открытыми глазами. Пыль и грязь крупного города спадали с моих глаз как покрыва­ло, и передо мной вставало только его богатство. Летом я находил нечто обворожительное и прият­ное даже в чем-то неприметном. Цветок на обочине дороги благотворно действовал на меня. Лес в сол­нечном сиянии, сеть пауков в жемчужном ожерелье, бабочка и хоровод комаров в вечернем мире, жур­чание ручья и ящерица на горячей солнечной ска­ле — все это восхищало меня. Поникшие колосья пшеницы и склоненные от ветра головки маков тер­пеливо обучали меня законам времени, и их невин­ность срывала с меня маску солдата. Словно анге­лы, они утешали меня и искупали мои грехи. Но в то же время, как каждый голубь, каждый куст и дерево отделяли меня, как солдата, от войны, при всей любви к земле и ее благодати меня не оставляли мучительные терзания. Хотя моя утомленная душа пыталась сохранить равнодушие ко всему происхо­дящему вне ее, все же мне постоянно казалось, что какое-то насекомое своими щупальцами терзало меня и утрачивало веру в доброту мира. И я старал­ся отвлечь себя, наслаждаясь прохладой утренних часов, рассветом и пением птиц, словно страховал­ся от скорби и жестокости всего меня окружающего в этом божьем мире. Однако вечер уже не казался мне таким же легким, как жаркий день. В сумерках меня снова и снова охватывала тоска, подкреплен­ная тяжестью солдатских бед. И тогда я старался от­влечься, впитывая всем сердцем дыхание звездных ночей, колдовство лунного света, штормовой ветер с его постоянными дождями и вспоминал море.

И тогда самые простые проявления челове­ческого бытия: сон, кусок хлеба, родниковая вода, любезное слово, становились снова ценными для меня, и я принимал все, что выходило за пределы естественной потребности, как незаслуженную ми­лость.

Но той ночью тоска по моему прошлому охвати­ла меня, и воспоминания о молодости преследова­ли роскошными картинами. Я смотрел на свое буду­идее как на необтесанную глыбу мрамора. Внезапно перед моими глазами возникали мавританские тан­цовщицы, я видел сцену, слышал цыганское пение и ликующие голоса девушек. Опьянение и колдовство музыки Дионисия охватывало меня, и я проливал слезы о судьбе моей родины, оплакивая мой тяжкий жребий. Таким образом, я воспринимал свои пере­живания и старался проявлять терпение. Я не воз­держивался от спиртного, выпивал все до остатка и видел тогда в этом смысл и веление времени. Му­зыка и звезды были воплощением моей мечты...

В лесах Высокого Венна горело болото. Огонь пожирал торф под землей, угрожал лесам и паш­ням, высушенным летним зноем. Он вырывался из-под земли то в одном, то в другом месте. Лесорубы, лесничие и солдаты боролись с пожаром, а вечера­ми нас посылали к ним на помощь.

Дым поднимался над горным склоном. Запах га­ри проникал в долину; копоть ложилась на наши ли­ца и плечи. Прохладными вечерами мы поднима­лись в гору. Сумерки наступали рано. Гаснущие ог­ни время от времени вспыхивали на опушке леса, а выше в горах разгорались маленькие пожары, кото­рые мерцали словно ряды фонарей, поставленные здесь болотными карликами и духами и раскачи­вающимися на ветру.

Мы разбивали лагерь в сосновой роще на мяг­кой хвойной земле, сооружали хижины из ветвей, накрывая их белой материей от ветра, и поглощали заготовленные заранее бутерброды. Снаружи вы­ставляли караул. В наших укрытиях постепенно ста­новилось тепло от нагретой за день земли.

Я долго лежал с открытыми глазами. Звезды проблескивали в просветах ветвей, медленно пере­мещаясь над деревьями. Ветер шептал в кронах, роса покрывала траву, а туман поглощала земля. Это была моя родина, она виделась мне во всем: в траве, в хвойных иголках, в лагере, в небе над голо­вой. Не было никаких препятствий, которые отделя­ли бы меня от Бога и от окружающей природы. Я спокойно лежал на земле, чувствуя себя в центре мироздания.

К нам часто приходили валлонские лесорубы; они садились около меня, рассказывали о своей ра­боте, своих женах, о маленьком счастье побежден­ного народа, который никогда не понимал войны и с нетерпением ждал ее конца. К полуночи они проща­лись со мной, как со старым другом, и шли охранять свои дома от подземного огня. Я радовался. Я нико­гда не видел врагов среди чужих народов, для меня важен был сам человек, а не его национальность или происхождение. Они видели во мне не солдата, просто друга, одетого в мундир. Я находил врагов только среди моих соседей и в себе самом. В той личности, которая боролась с уготованной ей судь­бой и угрожала самому своему существованию. Я еще долго размышлял во тьме, пока наконец не погружался в сон.

Дрожа от холода, я проснулся на рассвете. Огонь за ночь погас. Туман и дым смешались. Мы возвращались в казармы.

Проезжали Моншау, и я вдыхал атмосферу мое­го старого города. Жизнь не была так уж тяжела, скорее я делал ее невыносимой в своем воображе­нии. Страдал из-за непримиримой вражды к воен­ной службе и войне.

В полуденном свете мы маршировали мимо озера Робертвилль, шли через горы по узким лес­ным дорогам, спускались в долину. Под буком и ольхой пробивал себе дорогу ручей, форель выска­кивала из воды, водоросли колыхались по течению, а на дне блестели полевой шпат и кварц. Мы подни­мались на крутые склоны к руинам замка и разбива­ли там, в разрушенном дворе, палатки между дики­ми фруктовыми деревьями и кустарниками.

Когда наступал вечер, мы взбирались на широ­кую башню, зажигали костер, сидели на каменном полу, подстилая под себя плющ, хворост, ветки ши­повника, пили местное вино или же опустошали бо­чонок пива. Курили и пели песни о солдатской жиз­ни, любви, военных походах и смерти. Это была ка­кая-то грустная и в то же время веселая музыка, которая, как мне казалось, звучала, когда я слушал армейскую симфонию Гайдна. Пламя костра танце­вало, звезды сияли, аромат лесов, бузины и ряби­ны поднимался к нам, ночной ветер разбивался о скалы и кустарники, а свет луны дополнял эту ро­мантичную ночь. Мы замолкли, и теперь в воздухе слышались только крики совы. Для нас это была пе­редышка после тяжелой дороги. В этот час я чувст­вовал себя в безопасности, окруженным друзья­ми. Я был всего лишь один из немногих, кто носил солдатский мундир, ничем не отличаясь от общей массы.