ВОЛЬФЗАНГЕР ВИЛЛИ - БЕСПОЩАДНАЯ БОЙНЯ ВОСТОЧНОГО ФРОНТА

Таким образом, я на несколько часов в своем сердце стал таким же, как и все, солдатом. Я уже не ощущал в своем сердце протеста против уготован­ного мне в жизни жребия. Против всего того, что могло быть со мной на войне под маской солдата.

Я принял солдатскую участь, которая обусловлена послушанием и воспитанием. Я испытал вздох об­легчения, и душу мою отчасти оставили те мучения и страдания, которые одолевали меня ранее. Одна­ко втайне я все же мечтал только о возвращении домой, ко всему тому, что открывало мне ворота к романтике молодости и звезде свободы, а не к ору­жию и ужасам войны. Моя тоска по-прежнему бодр­ствовала во мне. Я продолжал ткать свой ковер пе­реживаний, и будущее лежало пока еще передо мной, спрятанным в запечатанном сундуке. Впере­ди рассылался далекий, далекий мир, который я еще не посетил.

Я жил в моей собственной империи, в мыслях о вселенной, в поисках Бога, в фантазиях, меч­тах, снах и гротеске, а также в раздвоенности ду­ши, страхе и отчаянии. И, конечно же, предпочел бы остаться дома, а не надевать на себя маску сол­дата.

Ночной дождь шумел по брезенту наших пала­ток, барабанил по листве. А на следующий день мы уже шли назад к источнику в Эльзене. Командно-штабное учение продолжалось. Мы упражнялись, шагая под знаменами, стреляя холостыми патрона­ми, и наша победа, конечно же, не подлежала со­мнению. Мы разгромили условного врага. Так же как в сводках вермахта сообщалось только о побе­доносных маршах и боях на окружение и о неверо­ятном числе пленных и трофеях в русском походе, где решалась наша судьба5. Тогда мы стали всего лишь пылинками в вихре времени, принимая уча­стие в гибели нашей империи.

Начало моих приключений ограничивалось пока

лишь предчувствиями, мечтами и видениями, ин­терпретацию которых я предоставлял наступающе­му времени, и быстро забывал о них.

Обгоревшие на солнце, изнуренные тяготами маневров, мы возвращались назад в казармы Кёльна. Каждый день мог поступить приказ на на­ступление.

Я был отпущен домой и стремился использо­вать все, что пока еще предлагал мне город: любов­ные приключения и книги, концерты, спектакли, варьете и молитвы в соборе. Я снова встречался с другом, снова пил за ночным столом вино в своей компании. В неизвестности и ожидании проходили дни. Я не волновался и ждал своего будущего со странным нетерпением.

Однажды я нашел свою фамилию в списке мо­билизованных. Оделся, собрал свои пожитки, по­прощался с родиной и отправился в мое большое русское приключение.

Теперь война настигла также и меня.

ПОЛЬСКАЯ ИНТЕРМЕДИЯ

Нарассвете мы марширо­вали с ранцами, шлемами й винтовками к вокзалу6. Шел дождь, ранец давил на плечи, на душе было тя­жело. Вокруг царила атмосфера прощания. Женщи­ны на улицах утирали слезы на глазах, девушки подсмеивались над нами.

Мы погрузились и отправились в дальний путь.

Поезд этим бабьим летом мчался навстречу восходящему солнцу. Зной раскалил теплушки. Мы сидели на жестких, скользких скамейках. Тонкая, растоптанная солома покрывала пол. Наш багаж за­полнял углы вагона, а на дощатых полках лежала пыль. Винтовки и ранцы стучали в такт с шумом ва­гонных колес, которые пели свою песню на стыках. Хаос голосов, звуки пения, игры в карты, храпа и смеха не давал мне возможности размышлять. Я чи­тал, не понимая смысла прочитанного.

По временам мы сидели в дверях, опустив ноги наружу, глазели на деревни, пашни, леса и нивы проплывающей мимо родины, кивали девушкам и пели наши песни, пытаясь перекричать шум бивше­го нам в лица ветра.

Только в полночь мы засыпали на полках, качаю­щихся и колеблющихся по ходу поезда, видели сны

и просыпались ранним утром, когда еще едва-едва рассветало.

Я долго смотрел на равнинную страну лугов, фахверковых домов и разбросанных группами де­ревьев. Она иногда напоминала Дарсс. Города, де­ревни и поля оставались позади. Снова и снова попадались березы на железнодорожной насы­пи, среди овечьего помета и коровьего навоза. По­том появлялись небольшая роща, одинокое дерево, пыльная дорога, улица, ручей. Медленно изменя­лось лицо ландшафта.

Я не обращал почти никакого внимания на по­ведение солдат в вагоне, оставался спокойным, в каком-то странном равновесии. Когда я видел простых людей, работающих в своих садах или на полях, то думал о том, что еду в Россию, чтобы вое­вать, уничтожать посевы и урожаи, быть рабом вой­ны. Но при этом чувствовал какую-то свободу, ра­дость жизни. Это состояние возникало у меня под влиянием приближающейся опасности и близкого соседства со смертью. Боль прощания и уединен­ность печалили меня, и будущее снова стало пугать. Ничего знакомого и привычного меня уже не ждало.

Все же я не спорил с судьбой. С нетерпением ожидал я будущего. Я был еще довольно молод, чтобы оценить все новое, испытать привлекатель­ность поездки и предстоящих приключений, что опьяняло бы меня в мечтах и построении воздушных замков. Мало думал об опасности и смерти, меня больше интересовали предстоящие приключения. Разнообразие впечатлений и уход от привычного бытия наполняли меня непонятной радостью. Ме­ланхолические воспоминания чередовались с ре­альностью. Я уже не предавался печалям и заботам и удовольствовался радостью простого существо­вания. Я был одновременно и несчастен и радостен, словно пребывал в состоянии влюбленности.

Итак, я входил в волшебное пространство при­ключений. Это было началом большого путешест­вия.

Без сна прошла и следующая ночь. К утру мы подъехали к границе побежденной и вновь разде­ленной Польши. Равнина и дальние холмы рисовали картину скудного ландшафта. Поля со снопами, лу­гами и просыхающим сеном последнего сенокоса, маленькие деревни и низкие, простые дома. Забро­шенные сады между городами и широкие улицы в Лодзи, Кракове, Катовицах... Босые женщины с ко­ричневыми косынками на черных волосах и в вы­цветших от дождей юбках работали на полях. Бес­призорные дети в оборванных одеждах просили хлеба. Они бежали вдоль поезда, протягивая худые руки, или молча стояли, как символы голода и бед­ности побежденных. Их просьбы звучали на непо­нятном для нас языке. Мы не могли им помочь, так как сами питались скудно. Их бедность была нам чу­ждой, она проявлялась в другой форме, чем на на­шей родине, и мы едва понимали их. В Германии еще не знали голода, цены не повышались, и мы впервые встретили здесь людей с другим языком, других нравов, другого восприятия действитель­ности.

Я не видел здесь ни врагов, ни побежденных. Только иностранцев, и ничего не тянуло меня к ним. Глядя на них из мчащегося поезда, я не понимал их будней, их радостей и горя. Я даже не размышлял о них, чувствовал себя неважно и часто дремал.