Андрей Жариков - Крушение «Кантокуэна»

Сверху из окна двухэтажного дома полоснул пулемет. Высокий десантник присел, ухватился за живот и упал на каменную мостовую.

Котин не успел отскочить к дому и юркнул в проем подвального окна. Стрельба слышалась и справа и слева, но этот пулемет прижал к земле всю высадившуюся группу десантников.

Выбив ногой застекленную раму, Слава спустился в подвальное помещение, загруженное ящиками и бочками. В полутьме заметил дверь. Он приготовил гранату-«лимонку», взвел автомат и быстро выбежал в широкий сырой коридор. Справа в тусклом свете видна была лестница. Котин, прижимаясь к стене, торопливо вбежал по ступенькам лестницы и, озираясь, стал подниматься выше. На первом этаже двери раскрыты, в комнатах ворох бумаг, разбросаны стулья, тряпье. На втором этаже обе двери закрыты, но в левой выломлена доска. Из пролома валит пороховой дым, и дышать трудно.

Не было сомнений, что в квартире засел пулеметчик. Слава хотел бросить в пролом двери гранату, но сообразил: пулеметчик может находиться за перегородкой и тогда взрыв гранаты насторожит его. Нужно проникнуть через узкий пролом в квартиру.

Сняв бушлат, Слава нырнул в брешь, оцарапал о щепастую доску плечо и больно ударился головой о что-то твердое. Пулеметчик продолжал стрелять. Приоткрыв дверь, Слава увидел возле окна японского солдата. Он метался возле грохочущего пулемета, поливая короткими очередями улицу. Котин вскинул автомат и чуть не нажал на спусковой крючок, но пулемет вдруг замолк. Тщедушный солдат-пулеметчик кинулся к ящику, и в тишине звякнула цепь. Он был прикован к стене.

Слава опустил автомат. Не убивать же человека, посаженного на цепь.

— Кофуку! — крикнул он, не зная другого японского слова, как «капитуляция».

Японец пружинисто подскочил и мгновенно рванул за кольцо гранату, висевшую на брючном ремне. Слава упал на пол, но это уже не могло его спасти. Раздался взрыв…

Когда двое десантников вбежали в комнату, Вячеслав Котин был уже мертв.

Возле пулемета лежал изуродованный труп японского солдата и сорванная с ноги цепь. У подоконника стоял ящик, наполненный запасами пулеметных лент…

Из окна хорошо просматривалась до причала неширокая улица, по ней нескончаемым потоком бежали матросы. К восточной части города навстречу десантникам подходили подразделения 113-й стрелковой бригады.

К 10 часам 25 августа военно-морская база Отомари была полностью занята советскими частями. 3400 японских солдат и офицеров сложили оружие.

…В конце августа части Камчатского оборонительного района и Петропавловской военно-морской базы и морская пехота Тихоокеанского флота в основном очистили от японских захватчиков Курильские острова. Но тяжелые, кровопролитные бои за отдельные острова Курильской гряды продолжались до 1 сентября.

Десантной роте Яценко пришлось вести бой за остров Кунашир, расположенный всего лишь в пятидесяти километрах на северо-востоке от японского острова Хоккайдо. Кунашир обороняли усиленные артиллерией полки японской пехотной дивизии.

Яценко после взятия военно-морской базы противника Отомари получил воинское звание лейтенанта.

Построив роту, лейтенант Яценко, едва справившись с волнением, зачитал приказ:

— «За мужество, проявленное в боях с врагом, Вячеслав Николаевич Котин награжден орденом Красного Знамени посмертно…»

Японские войска на острове Кунашир сопротивлялись не долго. Гарнизон капитулировал.

Рота Яценко разоружала большую группу вражеских войск. Матросы держали оружие наготове и наблюдали, как вяло складывали в кучу винтовки японские солдаты.

Яценко стоял возле орудия и рассматривал затвор, потом нагнулся под лафет и почувствовал вдруг жгучую боль под левой лопаткой. Он выпрямился и увидел у станины пушки японского офицера. Подбежавший Борис Чуркин ловким ударом выбил нож из руки японца и удержал своего командира, не дал ему упасть.

— Санитара сюда! Срочно! — крикнул Борис, бережно поддерживая раненого.

Но ни санитар, ни врач уже не могли спасти Яценко. Смертельно раненный ножом в сердце, он скончался на руках Бориса. Умирая, успел сказать:

— В кармане письмо жене… Не посылай…

В том письме лейтенант Яценко сообщал жене, что война закончилась победой и скоро он приедет домой…

На войне смерть шагает рядом с солдатом и никто не знает, когда она унесет человеческую жизнь. И если все же погибнет воин в боях за Родину, имя его навечно останется в памяти живущих.

На стене отщелкивали время старинные ходики. В углу за печкой стрекотал сверчок. С незапамятных времен эти привычные ночные звуки наполняли дом лесника. Бывало, уставший за день, ляжет дед Василий на постель, прислушается к сверчку и ходикам и заснет крепким сном. А в шесть утра зимой, когда на дворе еще темно, он на ногах. Нужно печку истопить, скотину покормить и себе еду приготовить.

С отъездом Мирона прицепилась бессонница. В окно уже пробивался слабый свет зари, а дед Василий никак не мог уйти от тревожных мыслей. Вся радость и надежда — внук Мирон. Нет у Василия Федоровича никого из родных и близких. Все внимание, заботу и любовь отдавал внуку.

Дед Василий понимал, что фронт есть фронт. Война уносит жизни многих людей. Но как пережить одинокому старому человеку, если что-нибудь случится с Мироном?

Жену похоронил, сноха и сын погибли. Если не станет Мирона, на том и остановится род Ефимовых.

Но тут же дед вспоминал и свои молодые годы, когда, на год моложе Мирона, ушел из дома в Саратов, нанялся помогать грузчикам в порту. Кого он тогда спросился? Сам решил…

За окном послышались торопливые шаги. Кто-то подбежал и залез на завальню, постучал легонько в стекло.

— Кто там? — спросил лесник. Екнуло сердце. Неужели Мирон?

— Скажите, здесь живет Василий Федорович Ефимов? — отозвался девичий голос. — Я медицинская сестра.

Дед Василий вскочил с постели. «Вот и беда…» — подумал он.

— Я Ефимов, а что? — отозвался он настороженно.

— Вас просят срочно в вагон санитарного поезда… — сказала девушка. — В третий вагон. Там вас ждут.

Лесник раскрыл окно, увидал уходившую по тропинке под уклон девушку в военном, и в груди словно камень застрял. Хотел подойти к своей койке, чтобы одежду взять, а сил нет, ноги одеревенели. Кое-как дотянулся до ведра с водой, плеснул в лицо пригоршней, смочил грудь.

«Кто же там? — подумал про себя. — Если Мирон, то, выходит, тяжело ранен, если сам не пришел…»

Леснику Ефимову только казалось, что он едва переставляет ноги. К третьему вагону прибежал чуть ли не вместе с девушкой.