Георгий Косарев - Сердце прощает

— Господин Антон, так это ты?

— Да, я — Антон, открывай.

— Так бы сразу и сказал, — притворно-равнодушно ответил хозяин.

В сени ворвались сразу трое, кто-то еще топтался на крыльце.Притаившиеся в избе слышали все, что творилось за дверью. Было ясно, чточерез какое-то мгновение им лицом к лицу придется встретиться с врагом.

Перешагнув порог, фашисты сразу же фонариками стали шарить по углам.Не обнаружив ничего подозрительного, они направились дальше.

Открывшаяся дверь заслонила партизан, замерших возле стены. «Чтоделать?» — лихорадочно пронеслось в голове Виктора, и он решил первыматаковать врага.

— Руки вверх! — крикнул он и в тот же момент дал короткую очередь изавтомата. Грузно, со стуком упавшего оружия, скошенные пулями фашистыповалились на пол. Виктор с Борисом перебежали в переднюю комнату изалегли перед высоким порогом.

За окнами взвились вверх осветительные ракеты. Град пуль обрушился наосажденный дом, зазвенели разбитые стекла.

Борис в открытую дверь послал ответную очередь из автомата.

Бухнул взрыв, и в ту же минуту в окно влетела и шлепнулась на кроватьбутылка с зажигательной смесью. Вспыхнуло белье. Огонь прополз по стене.

— Сволочи! — выругался Виктор. — Хотят нас изжарить.

— Ничего, не изжарят, пока мы живем... Только я весь в крови, —сказал Борис и вдруг предложил: — Слушай, Витя, попробуй, подай команду отимени Антона о прекращении огня, может, выберемся... Не тяни, друг,припомни свой запас немецких слов.

— Хальт ан цу шиссен! Зи шиссен дох директ ауф унс! Геет дох хераус!(Прекратите стрельбу! Тут недоразумение! Вы стреляете по своим!) — громкопрокричал Виктор.

У немцев, вероятно, возникло замешательство. Стрельба стихла совсем,и в ответ из сарая послышался какой-то крик, а затем ясный возглас:

— Господин Антон?..

— Пошли! — сказал Виктор и выскочил за порог.

Пробежав на ощупь двор, они упали друг подле друга и поползли вспасительную темь. Через четверть часа, усталые и запыхавшиеся, ониприникли к земле. Позади окна дома уже наливались кровяным цветом пламени.Тревожная тишина вновь оборвалась. Огонь, судя по белым трассам пуль,велся по горящему дому.

— Боря, нам надо уходить, — шепотом сказал Виктор.

— Да, да, я готов, пошли, — ответил тот, с трудом поднимаясь.

Однако, не пройдя и сотни шагов, обессилевший Борис снова повалилсяна землю.

Виктор снял с себя рубашку, разорвал ее на широкие ленты и, стараясьостановить сочившуюся на груди кровь, туго перевязал Бориса.

— Витя, — приглушенным голосом сказал Борис, — не могу дальше идти,оставь меня здесь...

— Еще немного, дружище, скоро будет деревня, я найду врача, все будетхорошо, — успокаивал его Виктор.

— Нет, Витя, не думай обо мне, торопись к нашим, они ждут вестей...Если бы ты только знал, как я хочу жить... Но я чувствую...

— Что ты говоришь. Неужели думаешь, я оставлю тебя? Мы еще повоюем! —быстро и твердо говорил Виктор.

— Нас могут догнать, так что тебе надо... ты обязан... — ослабленнымголосом настаивал Борис.

— Я тебя здесь не оставлю, я понесу тебя, — упрямо ответил Виктор и,осторожно взвалив друга на спину, тронулся в путь. Шел медленно, стараясьне оступиться.

Широкое безмолвное поле уже осталось позади, когда в неясном, зыбкомрассвете наконец обозначились притаившиеся среди садов темные избы. Викторпостучался в крайнюю избу. Калитку открыла пожилая женщина. Ничего необъясняя ей, Виктор молча вошел в избу и опустил обессиленного Бориса напол.

— Есть ли доктор в деревне? — спросил он.

В голосе женщины послышался страх и сострадание.

— Нет, дорогой, нет, сыночек.

— Плохо. Занавесьте окна, — попросил он хозяйку. Затем вместе ониустроили раненому удобную постель и укрыли его теплым одеялом.

Прошло немного времени, и раненый, закрыв глаза, заснул.

...К вечеру Борис почувствовал себя лучше и сам стал проситьтронуться в путь. В сумерках хозяйка подогнала к дому подводу, на нееосторожно уложили раненого, прикрыв его соломой.

Над лощинами вихрились туманы. Было зябко. Понурая и усталая лошадьмедленно потащилась по ухабистой дороге...

* * *

Когда до подпольного райкома дошла весть об исчезновении Скобцовой иГорбунова, посланных на задание Ереминым, Комов возмутился: «Как можнопоступать так опрометчиво! Так ведь можно загубить и себя, и весь отряд!»Он много слышал о Горбунове и знал Скобцову как опытную разведчицу.

Вызвав Еремина из отряда, Комов поручил ему предупредить подпольщиково возможной опасности.

Враг лютовал, и Комов ощущал это на каждом шагу. Фашистыпредпринимали одну за другой попытки по блокированию и уничтожениюпартизанских отрядов.

Глава двадцатая

Меж серых облаков пробивалось тусклое солнце. Холодный ветер срывал светвей последние листья, уносил их от пепелища по черной пустынной дороге.Сизый дым курился над грудой пепла, из которого неуклюже торчала темнаяпечь с высокой трубой и рыжей покоробленной заслонкой. Где-то рядом всееще таился жар, и от его тяжелого, неуходящего запаха тошнило, дурманилоголову.

Ночь провели в сарае, куда Марфа стащила кое-какие домашние пожитки,туда же завела чудом уцелевшую корову-кормилицу. А с рассветом приняласьсооружать новое жилье.

Несколько дней трудилась Марфа, отрывая под навесом сарая землянку.Стены укрепляла старыми досками, сухой лозой. Обмазывала их глиной. Изкирпича обгоревшей печи сложила печурку. Трубу вывела в сторону за стенусарая. В нем было сыро, пахло глиной и затхлостью. Но, главное, былатеперь над головой крыша. И надо было жить.

Не успела Марфа по-настоящему освоить свое новое жилище, а к ней ужепожаловал староста Яков Буробин. Сухонький, жилистый, с острыми серымиглазами на невзрачном лице, он вызывал у нее неприязненное чувство.

Войдя в землянку, Буробин по своей манере громко высморкался вкакую-то цветную тряпицу и, как важный гусак, самодовольно крякнул.

— Ну, как живешь-то здесь, солдатка?

— Как видишь, Яков Ефимович. Живем покашливаем, ходим похрамываем,спим в тисках на голых досках.

— Вижу, не очень-то важно, и запах бьет в нос, как в керосиновойлавке, это от коптилки... Приверни, а то ведь и горючего на нее ненаготовишься.

— Что же делать, не хватит — посидим в потемках, может, и печаль небудет так грызть сердце.

— Печаль в сердце, что червь в орехе. В такой дыре она не пройдет.Зачем же тебе терпеть такие неудобства и биться как рыба об лед? Надочто-нибудь придумать. Я ведь могу и подобрать тебе подходящий уголок.Здесь-то заживо можно себя схоронить, в этой могильной яме.

Марфа слушала старосту и не могла понять, к чему же он клонит. Онаглубоко вздохнула.

— Что-то, Яков Ефимович, ты вдруг вспомнил обо мне? Заботишься, как осестре родной.