Владимир Попов - Сталь и шлак

— Здравствуй, Валя, — сказал Сашка, протягивая ей руку, а другой отбирая у нее ведро.

Они молча дошли до ворот и вошли в дом.

Сашка присел к столу, осмотрел убогую, пустую комнату и, видимо, остался доволен.

— Ты не работаешь, Валя?

— Нет, что ты!

Он внимательно посмотрел на ее измученное лицо с темными кругами под глазами.

— А что же ты ешь?

— Почти ничего.

Сашка достал кусок хлеба, завернутый в грязную газету, и положил на стол.

— Ешь, — сказал он.

У Вали второй день ничего не было во рту. Дарья Васильевна задержалась дольше обычного. Взяв хлеб, Валя разломила его пополам и подвинула кусок Сашке.

— А ты работаешь, Саша?

Он утвердительно кивнул головой. Валя положила хлеб на стол.

— Поймали при облаве?

— Нет, сам на биржу пошел. Не пойдешь на работу — с голоду сдохнешь еще раньше, чем на работе. Ведь помирать нельзя, можно еще кое-что полезное сделать. — Он многозначительно посмотрел на Валю. — Ведь правда, можно?

— Можно, Саша, но как?

— Валя, помоги мне советом, я не знаю, что мне делать.

— И я не знаю, — просто ответила она.

— Я не знаю, ты не знаешь, он не знает, — начал спрягать Сашка. — В единственном числе это плохо получается. Перейдем ко множественному: мы не знаем, вы не знаете, они знают. Вот это уже лучше. Они знают, Валя?

Валя поняла его. Сашка не допускал мысли, что она осталась в городе только из-за болезни матери, и был уверен, что секретарь комсомольской организации должен быть связан с подпольем. Взбалмошный, никогда не признававший никаких авторитетов, теперь он тянулся за помощью, ждал совета, руководства.

Ей было очень больно, но она ничего не могла рассказать ему о случившемся, не имела права. Пожалуй, если бы даже и могла, все равно не рассказала бы.

Валя сделала вид, что не поняла его.

— Ты сводки с фронта знаешь? — коротко спросил Сашка.

— Наши сводки?! А ты знаешь?

Сашка начал пересказывать ей последние сводки, стараясь сохранить стиль радиопередачи. Он говорил и видел, как глаза Вали изменяются, светлеют.

И когда в заключение Сашка торжественным тоном произнес: «Совинформбюро», — Валя вскочила, обняла его и поцеловала прямо в губы. Он сидел растерянный и смущенный, неуклюже расставив руки, чтобы не запачкать ее блузку.

— Откуда ты знаешь?

— От одного паренька…

— А паренек?

— Еще от одного паренька…

Валя закусила губу.

— Саша, ты мне веришь? — спросила она.

Верил ли он ей? Ну конечно же! Не только верил ей, но и любил ее. Любил, как старшую сестру, которая немало повозилась с ним, любил, как старшего товарища, заботливого и строгого. Много раз Валя журила его за мальчишеские выходки. Одно время совсем махнула на него рукой и даже подняла вопрос об исключении его из комсомола. А потом, когда Сашка чистосердечно раскаялся в своих проступках, сама пошла в горком комсомола и отстояла его.

— Верю, больше, чем себе, верю, но слово дал комсомольское, — понимаешь? Не обижаешься?

— Понимаю, — улыбнулась она. — Не обижаюсь.

— Ну так вот, Валя. Приемник у ребят есть, плохонький, самодельный, дефекторный, что ли?

— Детекторный, — нетерпеливо поправила она.

— А вот как листовки распространять, чтобы не всыпаться, это уж ты посоветуй. Клеить их нет смысла, пробовали. Утром полицаи обходят улицы, все листовки сдирают, а увидят, кто читает, — задерживают. Немцы и того хуже: стреляют. Вот разве в почтовые ящики бросать?

— Кто в них сейчас заглядывает?

Сашка смущенно понурился.

— Через три дня седьмое ноября, Саша, — сказала Валя после долгого раздумья. — Вот этот день и надо отметить листовками, но разбрасывать их по дворам — это не то. Это можно после. А седьмого нужно что-то массовое, демонстративное, чтобы этот день запомнили и наши и немцы. Думай, Сашок, думай!

Но сколько Сашка ни думал, ничего не приходило ему в голову. Валя покусывала губу и иногда чуть морщила брови. И вдруг она улыбнулась.

— Придумала? — обрадованно спросил паренек.

— Нет, Саша, нет, — покачала она головой. — Приходи завтра в это же время, может, что-нибудь придумаю.

Открыв Тепловой дверь, Сердюк некоторое время стоял на пороге, загораживая вход, но потом, словно спохватившись, резко отодвинулся и дал ей войти. Валя поняла, что у Сердюка не было никакого желания видеть ее.

— Я с новостями, Андрей Васильевич, — сказала Валя, без приглашения усаживаясь за стол. — У группы молодежи есть приемник. Один парень пришел ко мне посоветоваться, как лучше наладить выпуск листовок. Я попросила сутки на размышление — и… к вам. Сегодня должна дать ответ.

Сердюк расспросил о Сашке и как бы мимоходом поинтересовался, рассказала ли ему Теплова о своей связи с подпольной группой.

— Ну что вы, Андрей Васильевич! За кого вы меня принимаете? — возмутилась Валя.

— А за кого же я могу вас принимать после того, как вы отказались помочь нам уничтожить предателя? — спросил Сердюк, решив действовать напрямик.

— Я знаю Сергея Петровича и не верю, что он предатель…

— Вы хорошо относились к Крайневу? — спросил Сердюк.

— Очень хорошо. И как к руководителю, и… как к человеку.

Ее прямота подкупила Сердюка:

— Может быть, поэтому вы и…

— Может быть, — перебила Валентина, краснея. — Я много думала об этом, проверяла себя и… не изменила своего мнения. Оставаться он не собирался, отправил сына на восток… Меня убеждал уехать… Искренне убеждал, а сам… остался. Тут я чего-то не понимаю. Должен был выступить по радио, но не выступил. По-моему, вы поторопились.

Сердюка смутил ее прямой, открыто осуждающий взгляд.

— Торопились не мы, — ответил он, — это акт индивидуального террора — и именно поэтому неудачный. Жизнь за жизнь — слишком дорогая цена. Гитлеровцев граната только немного пощипала. Ну, давайте оставим этот вопрос. Жизнь покажет, кто из нас был прав. — Он помолчал. — Вы хотите нам помогать?

Валя развела руками:

— Как вам не стыдно, Андрей Васильевич, сомневаться во мне? С того дня, когда Кравченко связал меня с вами, я целиком принадлежу подпольной организации. Что же, однако, мы будем делать с листовками? У меня есть такой план действий. — И она рассказала Сердюку о том, что придумала.

— Вы уверены, что это технически возможно? — спросил Сердюк.

— Совершенно уверена, Андрей Васильевич.

— Ну, действуйте, только осторожнее. Если этот способ не удастся, приходите, посоветуемся.

Оставшись один, Сердюк задумался. По совести говоря, ему и самому далеко не все было ясно в этой таинственной истории с Крайневым.

Седьмого ноября немцы усилили охрану. По городу расхаживали патрули, в воздухе сновали истребители.

Около двенадцати часов дня в кабинет Пфауля вбежал дежурный офицер.