Владимир Попов - Сталь и шлак

— В городе листовки! — закричал он, даже не попросив разрешения обратиться.

Пфауль хмуро взглянул на его испуганное лицо и недоуменно пожал плечами. Это было не ново: листовки появлялись в каждом оккупированном русском городе, и он относился к ним как к неизбежному злу.

— Где они обнаружены? — спокойно спросил Пфауль, не без иронии посматривая на офицера.

— Они появились в воздухе, валятся прямо с неба!

Пфауль удивленно приподнял брови.

— Что за глупые сказки! — грубо сказал он, но все же встал и вышел из здания.

Офицер был прав.

Среди бела дня над городом появились листовки. Сначала на них никто не обратил внимания. Они неслись по ясному, безоблачному небу, похожие на стаю голубей. Потом некоторые из них стали медленно опускаться, а другие продолжали путь, и невозможно было угадать, где они опустятся.

Пфауль бросился к телефону и приказал вывести на улицу всех солдат гарнизона. Потом вызвал начальника русской полиции и долго кричал на него, отчаянно ругаясь при этом.

По улицам заметались мотоциклисты, забегали полицаи. Но листовки опускались во дворы, на крыши домов, и сотни глаз внимательно следили за ними. Мальчишки гурьбой набрасывались на них и мигом растаскивали по домам.

Пфауль приказал немедленно доставить ему хотя бы одну листовку. Вскоре на столе перед ним лежала целая стопка листков, вырванных из обыкновенных ученических тетрадей и с обеих сторон исписанных неуверенным детским почерком. Над текстом была нарисована маленькая красная звездочка, а внизу стояли две буквы — «ГК».

Пфауль смотрел на эти листки и испытывал почти суеверный страх перед ними. Кто мог сбросить их над городом? Откуда они взялись?

Советские самолеты над городом не появлялись. Листовки словно родились из струи воздуха, из ветра, который дул с востока.

Одна из листовок опустилась прямо во двор Опанасенко. Светлана быстро сунула ее в рукав, а дома с бьющимся от радости сердцем несколько раз прочитала ее, как будто не она этой ночью переписала добрый десяток точно таких же листовок. Потом Светлана долго сидела у окна и старалась понять, каким же образом эти листовки могли оказаться на небе…

Опанасенко вернулся с работы вечером, в одно время с женой. Светлана молча отдала листовку отцу, и он торопливо надел очки.

«Дорогие товарищи! — так начиналось это неизвестно откуда взявшееся послание. — Поздравляем вас с 24-й годовщиной Великой Октябрьской социалистической революции. Тяжело нам приходится сейчас, но мы знаем, что «Донбасс никто не ставил на колени и никому поставить не дано…».

Опанасенко прочел эти строки три раза подряд, хотя ему было понятно каждое слово.

— Хорошо сказано, аж за сердце берет, — взволнованно произнес он и дочитал листовку до конца. — Покажу ее завтра в цеху. Лишь бы Сашка не увидел. Парень будто хороший был, а на биржу сам пошел, добровольцем. Ну, с праздничком! — вдруг повернулся он к жене и трижды расцеловал ее, растроганную такой неожиданной нежностью.

Три дня специальные дозорные до боли в глазах следили за небом. На четвертый день листовки снова поплыли над городом. Ветер по-прежнему дул с востока. Дозорные получили нагоняй. Но и после того, как листовки появились еще раз, никто из дозорных не мог объяснить, откуда они взялись.

Пфауль был вне себя от злобы. Он ничего не мог ответить на вопросы областного коменданта и только мычал в трубку, выслушивая его изощренные ругательства.

Наконец в комендатуру явился один из дозорных и доложил, что листовки летят из крайней дымовой трубы мартеновского цеха. Пфауль вплотную подошел к солдату, но тот был совершенно трезв.

Комендант приказал устроить в трубе засаду. Несколько дней солдаты, проклиная все на свете, просидели в дымоходе, на пронизывающем сквозняке. Но листовки снова появились. На этот раз было видно, как они летели из трубы третьей мартеновской печи. Комендант приказал поставить посты во всех трубах. Но на следующее утро листовки опять вылетели. Перепуганные солдаты рассказывали, что они пролетали мимо них прямо из темноты дымохода, как стая летучих мышей.

Пфауль вызвал к себе Смаковского и Вальского, вместе с ними отправился в мартеновский цех. Сообразив наконец, в чем дело, и взяв листок бумаги, Вальский сунул ее в щель у дымовой заслонки. Через несколько секунд листок стремительно вылетел из трубы. Тайна была разгадана. Дозоры установили и с наружной стороны, у шиберов. Тогда листовки полетели из трубы аглофабрики.

Взбешенный Пфауль приказал установить посты во всех заводских трубах и заложить дымоходы кирпичом.

Сашка пришел к Вале расстроенный.

— Ну, Валя, отработался, — мрачно сказал он. — Во всех трубах гитлеровцы сидят, проветриваются.

— Этого следовало ожидать, — ответила Валя. — Теперь придется расклеивать. Главное достигнуто: наши листовки стали популярными. И ты знаешь, Саша, необходимо, чтобы они появлялись ежедневно. Расклеивать их будем на внутренней стороне заборов и в коридорах многоэтажных домов.

— А все-таки воздушную почту жаль, — с досадой отозвался Сашка, — особенно трубу аглофабрики! Хорошая труба, выше всех остальных. Правда, добираться туда тяжело, но зато тяга такая, что кепку с головы снимает, того и гляди, сам вылетишь. И как только гитлеры терпят? — добавил он со смехом. — Там за три минуты так пронижет, что потом зубами клацаешь, все равно как Вальский в щели.

— Учти одно, — сказала Валя, — расклеивать листовки гораздо опаснее. Придется из наших переписчиков выбрать самых надежных, таких, которые могли бы все выдержать, если их поймают.

— Найдутся такие, у меня ребята дисциплинированные.

— Ты их не переоцениваешь?

— Что ты, Валя! Возьми Юру: для него приёмник теперь дороже жизни, а он без всяких разговоров отдал его тебе.

«Дороже жизни»! — усмехнулась Валя. — Красивые фразы научился говорить.

— А разве не дороже? — возмутился Сашка. — За приемник немцы что делают? Расстреливают на месте. А Юра им его не отдал и не уничтожил. Ну, а в крайнем случае, если кто не выдержит, страшного ничего не произойдет. Они друг друга не знают, так что меня одного схватят.

Валя пристально посмотрела на Сашку.

— Ты мне все-таки оставь их адреса, — сказала она. — Если что и произойдет, я заменю тебя.

— А ты все выдержишь, Валя? — серьезно спросил Сашка, пытливо заглядывая ей в глаза; и Валя поняла, как возмужал он за эти трудные дни.

— Я все выдержу, Саша, все, даже больше, — просто ответила она.

В середине дня в мартеновский цех пригнали задержанных на базаре при облаве. Вглядываясь в их истощенные лица, Луценко узнал колхозника из своего села и окликнул его. Тот угрюмо осмотрел рабочих, среди которых стоял Луценко, и, узнав земляка, радостно бросился к нему.