Владимир Попов - Сталь и шлак

Расставить людей сообразно их способностям и притом в кратчайший срок — вот первая задача, которую поставил перед собой Макаров.

В этом деле Григорьев был плохим помощником. Основным критерием оценки работника для него являлись годы, проведенные у печи. Макаров знал другое — сталевары-скоростники, рекордисты очень часто вырастали именно из молодежи. В другое время Василий Николаевич неторопливо изучил бы людей и постепенно их расставил, но сейчас нужно было торопиться, и он решил устроить сталеварам своеобразную проверку, временно переводя их со сменной работы на работу от выпуска до выпуска. Сталевар сам начинал плавку и сам заканчивал ее выпуском в ковш. При таком методе уже нельзя было оправдываться в неудаче, ссылаясь на других.

Большинство приняло это предложение с восторгом, но те, кто привык прятаться за спины товарищей, заволновались.

— Это что же, если плавка будет сидеть в печи шестнадцать часов, — спросил один рабочий на собрании, — то и ты сиди в цехе две смены?

— А ты не сиди. Кто тебе мешает сварить за десять часов? — улыбнувшись, спросил Макаров. — Работа урочная, кончил плавку — иди отдыхай.

Сталевар Пермяков, спокойный и величественный, — хоть лепи с него статую, — никогда не выходивший из себя при задержках в работе, вдруг стал таким подвижным, будто с его плеч сняли добрых два десятка лет.

— Не узнаю старика, — говорил главный инженер Григорьеву, услышав, как сталевар яростно ругает машиниста за минутное промедление. — А кстати, почему он не в своей смене?

— Зашевелился старик. Его козырем всегда была тридцатилетняя работа у печи, а сейчас требуется козырь другой масти. — Григорьев подробно и с искренним удовольствием рассказал обо всех новшествах Макарова.

— Так ничего все же новый начальник? — спросил главный инженер, радуясь, что в интонации заместителя не чувствуется ни зависти, ни злобы.

— Хорош. У него диапазон большой — от заправщика до главного инженера.

После плавки Пермяков теперь уже никогда не высиживал дома положенное для отдыха время. Поспав немного, снова являлся в цех и с нескрываемой ревностью следил за работой других. В выходные для сталеваров дни к печам ставились подручные. В один из таких дней, сравнивая свои показатели с показателями Вани, Пермяков долго стоял у новой доски, где против фамилий сталеваров проставлялись цифры продолжительности плавок и съема стали.

— Неужели старею? Ну нет, я еще им покажу, — бормотал он про себя.

В этот день на комсомольской печи впервые работал сталевар Шатилов. Он пришел еще до выпуска и вместе с бригадой начал заправлять печь. Пермяков невольно залюбовался: сталевар с такой быстротой подбегал к печи, будто хотел прыгнуть в окно. Затем он на миг замирал, весь освещенный пламенем, и, отвернув в сторону обожженное лицо, сильно и метко бросал заправочный материал… И снова бежал, обгоняя остальных, задорно покрикивая. После выпуска Шатилов сразу начал завалку, не закрывая отверстия, и только после этого побежал назад помочь подручному.

Такой прием был для старика новостью.

— Десять минут сразу выгадал. — Пермяков сам не понимал хорошенько, огорчаться ли ему, что он до сих пор не знал о таком способе, или радоваться, что удалось его подсмотреть.

Он не отходил от печи. Здесь увидел его Григорьев.

— Учишься, Пермяков?

— Век живи, век учись и… дураком помрешь, — грустно ответил сталевар.

— Ну что ж, учиться и любить никогда не поздно, — усмехнувшись, сказал Григорьев. — Насчет того, чтобы любить, ты в свое время был не промах, — поддел он сталевара, — а вот насчет того, чтобы учиться… тут мы, кажется, оба дали маху.

К ним подбежал Шатилов.

— Газку бы, товарищ Григорьев, — взмолился он, — ну, хоть немного! Момент такой — печь сама просит.

«Газку бы», — повторил про себя Григорьев.

Газ был его больным местом. В соседнем цехе положение было несравненно лучше. Газопровод начинался в первом мартене, и основную массу газа поглощали его печи, а на долю второго оставалось очень мало.

— Газу! — просили сталевары, прокатчики, термисты.

— Газу! — требовали начальники цехов.

О газе говорили на рапортах, собраниях, слетах, но его не прибавлялось.

Григорьев с досадой пожал плечами.

Закончив завалку известкового камня и руды, машинист, по указанию Шатилова, надел на хобот крана большую, согнутую крюком лопату и начал разравнивать бугры в печи.

Пермяков не выдержал.

— Зря время теряешь, — шепнул он Шатилову, — и время и тепло.

Сталевар искоса взглянул на старика, стараясь угадать, дело ли он советует или просто хочет сбить с толку.

— А вы попробуйте сами, — ответил он простодушно, — или, еще лучше, оставайтесь на плавку, посмотрите, поможете. Я ведь эти печи еще не особенно хорошо знаю.

Пермякова подкупила эта прямота.

«Посмотрю, интересно работает парень, может, и помогу», — решил он. Азартная работа сталевара захватила и его.

Шатилов ежеминутно заглядывал в печь. Закрывая локтем лицо, обожженное при тушении горевшего вагона и нестерпимо болевшее от жара, он непрерывно следил за факелом пламени. Уменьшалось количество газа, и Шатилов — он все делал бегом — бежал к шиберам снижать количество воздуха.

«Нет, не угнаться мне за ним, — вздохнул Пермяков, видя, как сталевар перепрыгивает через вагонетки с шихтой, преградившие ему путь. — Отпрыгался я уже, а перед ним вся жизнь. Ну, сколько этому парню? Лет двадцать пять — двадцать шесть, а он уже сталевар — и какой! Говорят, на юге даже мастером работал. Учили его не так, как нас, не за водку».

И в памяти встал первый мастер, у которого Пермяков работал. Давно это было, лет тридцать назад, но Пермяков до сих пор не мог забыть, сколько водки пришлось перетаскать «учителю» только за то, чтобы из бригады чернорабочих перейти в катали. Никто тогда ничего не объяснял, ничего не показывал. И то, что молодежь теперь узнает за год в ремесленных училищах и школах ФЗО, можно было не узнать за всю жизнь. «Мастера умирали, так и не выдав своих секретов, а этот, — он снова взглянул на Шатилова, — этот ничего не скрывает, потому что и от него не скрывали ничего».

После заливки чугуна Шатилов уже ни на минуту не отрывался от заслонок — от первой до пятой, от пятой до первой, как часовой, двадцать шагов туда, двадцать шагов обратно.

«Зеленоват немного, слишком часто в печь заглядывает», — подумал Пермяков, но, посмотрев в оконце, понял, почему тот беспокоится: даже сквозь синее стекло свод выглядел белым, вот-вот оплавится и потечет.

Пермяков покачал головой:

— Смотри, парень, до греха недалеко.

Но парень смотрел и без предупреждения, он то и дело стремглав бежал от печи к рукояткам управления. И тогда встревоженный Пермяков сам смотрел в гляделку и вздрагивал, когда ему казалось, что свод слегка подожжен.