Владимир Попов - Сталь и шлак

Фон Вехтер вошел в цех, глядя поверх толпы, и, увидев огромный станок, сверкавший полированными частями, удовлетворенно улыбнулся.

Такое же выражение было на лице мастера Воробьева, худенького старика с небольшой козлиной бородкой. С трудом передвигая ноги, обутые в высокие валенки, Воробьев обошел станок, тщательно протер металлическую дощечку с маркой ленинградского завода и остановился у кнопок управления.

Фон Вехтер залюбовался герметически закрытой редукторной коробкой. Сквозь толстое смотровое стекло были видны купающиеся в масле шестерни, освещенные специальными лампочками. Такой редуктор мог работать годами без смены деталей.

Воробьев продолжал смахивать пыль даже там, где ее не было, — с рукояток управления, со шпинделей, даже со сверл.

— Выслуживается, старый хрен, — шепнул Петру Прасолову стоявший рядом рабочий. — При нашей власти первым мастером был и сейчас из кожи вон лезет.

Осмотрев станок, фон Вехтер взглянул на мастера и небрежно кивнул головой.

Не медля ни секунды, Воробьев нажал пусковую кнопку… Загудел, набирая обороты, мотор, начали вращаться шестерни, и вдруг в редукторной коробке что-то треснуло. Свет сразу погас. Сквозь разбитое стекло вылетели обломки зубьев и брызги масла. Мотор взревел, освободясь от нагрузки и мгновенно набрав скорость. Шестерни замерли.

Воробьев отошел со смущенным видом и вытер лоб большим цветным платком.

Фон Вехтер бешено выругался и вплотную подошел к мастеру. Долго стояли они так друг против друга, немецкий барон и русский рабочий. Потом рука барона медленно опустилась в карман. Это увидели все, кроме Смаковского, который по-прежнему держался поодаль. Управляющий подался вперед и, схватив старика за бороду, пригнул его к земле. Воробьев присел, сморщившись от боли, но тотчас рванулся и выпрямился. И тут произошло то, чего уже никто не мог ожидать: мастер плюнул управляющему в лицо.

Двое гитлеровцев набросились на старика и начали его избивать.

Петр вздрагивал от каждого удара, словно били не мастера, а его самого.

Из задних рядов протискивался молодой широкоплечий рабочий, лицо его было перекошено от злобы. Прасолов заметил, что рабочий сжимает в руке тяжелый молоток.

— Брось, Гудович, опомнись, — зашептал Петр, — все равно этим не поможешь.

Но тот упрямо шел вперед. Это был любимый ученик Воробьева. Прасолов сильным движением вырвал у него молоток.

Гитлеровцы заметили какое-то волнение в толпе и подали команду разойтись, но рабочие только отступили назад.

Фон Штаммер приказал прекратить избиение Воробьева и направился к выходу. За ним поспешили остальные. Потерявшего сознание мастера немцы волокли за собой по цементному полу.

Откуда-то сверху донесся женский плач. Прасолов поднял голову — в кабине крапа, склонившись на борт, рыдала крановщица. Он стиснул зубы и направился к своему станку.

«Зубы в десны вдавливать, но сдерживаться», — повторил он про себя запомнившуюся фразу.

Рабочие разошлись по цеху.

Спустя полчаса взвод автоматчиков оцепил место, где стоял станок. Только после этого в цехе появились фон Штаммер, Гайс и Смаковский. Управляющий приказал Гудовичу собрать слесарей и демонтировать редукторную коробку, чтобы установить причину аварии. В бригаду вошел и Прасолов. Его никто не звал, он явился сам. Гудович понимающе взглянул на него и ничего не сказал.

Возле станка на полу уложили лист кровельного железа, и один из слесарей, просунувшись в отверстие, вылавливал на дне масляной ванны обломки шестерен и выбрасывал их наружу.

— Все, — коротко произнес он, выбравшись из отверстия и вытирая ветошью руки, до плеч вымазанные маслом.

— Ищи ты, — приказал Смаковский Гудовичу, и тот начал шарить по дну редукторной коробки.

Его пальцы нащупали небольшую зазубренную гайку. Гудович осторожно взял ее и отодвинул в самый дальний угол коробки.

— Больше ничего нет, — доложил он.

— Попробуй-ка ты, — кивнул Смаковский другому слесарю.

Тот сразу коснулся гайки пальцами, железо царапнуло о железо.

Прасолов похолодел.

Гайс рванулся к редуктору.

— Ни черта там нету, — хмуро сказал слесарь.

Гайс, прищурившись, расстегивал пальто.

Прасолов, как был в ватнике, с трудом протиснулся в отверстие и начал шарить по дну. И снова по железу царапнуло железо. Все замерли в ожидании. Гудович побелел. Начальник гестапо оглянулся на своих солдат и подошел ближе.

— Стервецы, сукины дети! — закричал Прасолов, с трудом выбираясь обратно. Ватник на нем задрался, он застрял в отверстии, но никто не думал ему помочь. — Искали, говорите, а это что? — И он торжественно положил на лист еще один осколок зуба.

Гайс начал было застегиваться, но, передумав, быстро сбросил пальто и сам полез в отверстие.

Гудович испуганно взглянул на Прасолова.

Зондерфюрер долго шарил по дну коробки, но ничего не нашел. Выбравшись из отверстия, он подошел к Штаммеру и недоумевающе развел руками.

Причину поломки так и не удалось выяснить.

Вернувшись из цеха, фон Штаммер освободил Воробьева, и тот с трудом доплелся в цех. К нему подошел Гудович, и оба уселись у станка. Мастер долго любовался кусками шестерен и обломками зубьев.

— Чистая работа, Коля, а? — спросил он.

Зубья шестерен были идеально отшлифованы.

— Чистая, — отозвался Гудович, — куда им до нас! — И он показал рукой в сторону немецких станков.

Воробьев хитро улыбнулся.

— Я не о той работе говорю, а об этой. — Он набрал полную руку мелких обломков. — Чистая, а?

Они долго сидели, складывая обломки шестерен и разговаривая вполголоса.

Старик почувствовал себя плохо. Гудович отвел его в контору и уложил на скамью.

Петр Прасолов очень обрадовался, когда увидел, что Воробьев вернулся. Он чувствовал себя ответственным за его жизнь.

Месяц назад в поселке поблизости от разъезда Новый Петр отыскал небольшой домик, где жил мастер Воробьев с женой и внуком. В городе строиться было негде, и старик облюбовал себе место здесь. «На вольном воздухе и к кладбищу ближе», — так полушутя-полусерьезно объяснил он свой выбор.

Прасолов и Воробьев долго разговаривали о новых порядках, о зверствах гитлеровцев, о положении на фронтах, о голоде, о заводе. Старик особенно интересовался механическим цехом, где он не был с того дня, когда немцы вступили в город. Петр болтал о том о сем, но мастер, сразу понял, что парень явился к нему неспроста. Как только жена вышла из комнаты, он прямо спросил:

— Говори, зачем пришел? Время сейчас не такое, чтобы по гостям ходить.

Петр взглянул старику в глаза и решился:

— Я к вам, Федор Пафнутьевич, с просьбой от подпольного городского комитета.

— От городского комитета? — оживился Воробьев, но в то же время посмотрел на Прасолова с некоторым разочарованием: ему представлялось, что в комитете должны быть взрослые, солидные люди, такие, как Гаевой, Кравченко, — а тут вдруг явился его ученик, мальчишка, буян…