Ромен Звягельский - Виктория

Павел Павлович кивнул и пошел во двор, оставив открытой калитку.

Вика машинально прошла мимо, остановилась только у последнего участка. Она надумала пойти вперед, к церкви, посмотреть, что там происходит.

Поскольку со времени побега заключенных прошло уже часа два, их, конечно, давно хватились, оцепили должно быть местечко. Она выглянула из-за боковых, самых дальних стволов, открывающих поляну, увидала, что поляна пуста. Значит, фашисты уехали отсюда. Нечего им больше здесь делать. Она подошла к церкви. Костер еще теплился, от него шел вонючий резиновый запах. Она стала обходить собор по краю холма, с трудом находя место, где можно бы поставить ступню, дошла до могильных крестов, легла на землю. Открытого отверстия на склоне видно не было. Она прочитала надпись на старом широком кресте. Поняла только имя и дату смерти: чдтв. Филарет, 1834.

Перепутала что-то бабушка. Не может же быть ей сто пятьдесят лет.

Она стала возвращаться, так же осторожно ступая на кочки, но тут взгляд ее упал вниз, и она закричала.

Внизу, на одном из уступов крутого отвесного склона лежало тело Аси. Тоненькое, легкое, оно как-то удерживалось на маленькой площадке, в то время как другие тела — тети Тоси, Льва Борисовича и Асиных родителей лежали у основания горы, далеко, так далеко, как будто они были уже не на земле, а где-то за пределами.

Вика закрыла рот ладонями, выдыхая, в них свои рыдания, не помня себя шагнула вперед. Мощная рука Павла Павловича подцепила ее предплечье, уволокла в безопасность.

— Уйдите! Мне больно! — кричала Вика. — Мне больно! Вот кровь на стенах. Кровь. Здесь в них стреляли, пускали пули. Здесь тащили. А ваш Бог на все это смотрел и радовался. Он любит мучеников. Он их не спасает. Он за людей решает, что тот свет прекраснее, чем этот. А он-то сам кто?! Изверг!!!

Вика орала, билась в истерике и пыталась стукнуть своим маленьким кулачком по красной кирпичной стене.

— Молчи, молчи, дочка, — сипел Павел Павлович, — Родная, сколько людей спасла. Молчи.

Накануне вечером в поселок нагрянул отряд эйнзацкоманды, командиру подразделения доложили о неприятном инциденте с побегом арестованных местных евреев.

Вермахтом еще перед вторжением в Польшу был разработан план по освобождению восточных земель от коренного населения. Важная роль при этом отводилась карательным органам, в первую очередь СС. Руководство СС активно участвовало при разработке и внедрении планов экспансии, при захвате восточных территорий гитлеровцы ставили цель — обезлюдить пространства, освободить их от коренного населения для немецкой колонизации.

Основным документом планирования захвата чужих земель и порабощения местного населения был генеральный план «Ост» — «Восток»: архивный номер 484\173 — «Правовые, экономические и территориальные основы развития Востока». Разработан и утвержден этот план был в июне сорок второго. План содержал обзор предполагаемого экономического развития восточных территорий, отграничение колонизированных районов от остальных оккупированных земель, основные принципы их использования вплоть до создания колонизационных марок.

В марте 1942 года рейскомиссар оккупированных восточных областей, генеральный уполномоченный по использованию рабочей силы в телеграмме комиссарам областей настаивал на увеличении объема отсылки в Германию рабочей силы и форсировании этих задач любыми мерами, включая самые суровые принципы принудительности труда, с тем, чтобы в кратчайший срок утроить количество завербованных.

Вечером, капитан Клоссер снес калитку, распахнул дверь в дом, ворвался в комнату Вики и Елизаветы Степановны и стянул Вику с постели. Он с разлету влепил сонной девочке пощечину и еще, и еще — пока Елизавета Степановна, у которой не получалось оттащить его, впилась зубами в его плечо. Клоссер зажмурился, схватился за плечо, ударил Елизавету Степановну ослабевшей рукой и ушел.

Утром их разбудило тарахтение мотора.

— Матка, вставай.

В каморку втиснулись Клоссер, его адъютант, и какой-то переводчик.

— Собирайтесь, дочь едет на земляные работы.

Елизавета Семеновна, которая так и не допыталась ночью, за что ее бил Клоссер, поднялась, как призрак из-под земли, загородила дочь. Переводчик устало и презрительно попытался объяснить еще раз:

— Она у тебя крепкая девица. Надо погнать поработать на благо вашей новой страны Германии.

Переводчик был из тех, кто и в возрасте сорока, сорока пяти казался вьюношей-очкариком. Он безаппеляционно, но в то же время беспристрастно выговаривал слова.

— Там ждейт машин. Все молодые люди едут на десять дней — на пятнадцать дней на земляные работы.

Елизавета Степановна и Вика теперь стояли перед ними, забыв про свои ночнушки… Вика никак не могла проснуться, все кружилось в голове: Ася, Филарет, Павел Павлович.

И вдруг ее ударило молнией: увозят!

— Мамка, вещи зобирайт, два кофта, два белья, еда немного, — он хохотнул и хлопнул себя по животу, — остальное нам.

Вика перелезла через причитающую что-то невнятно мать и сволокла с комода чулочки, майку и халат. Сначала она надела на себя халат, потом посмотрела на Клоссера:

— Может, выйдете?

— Одевайся, одевайся, — пригрозил переводчик, перехватив слащавый взгляд Клоссера.

Мать встала и стянула с кровати простынь. Надменно глядя на офицеров, она загородила дочь.

— Зачем ты одеваешься. Они не могут тебя заставить.

У Елизаветы Степановны блуждали глаза по крепкому, холеному телу дочери, прыгающей на одной ноге и поочередно подвязывающей чулки. Она не понимала значения произносимых слов.

— Мама, у них оружие и они здесь. Они Каменских убили, мама, проговорила Вика.

— Ой, деточка моя! — Елизавета Степановна положила свою красивую тяжелую ладонь на грудь, — Как же это, а?

— Матка, тебе сказано: на два неделя. Ростов, Краснодар, может и ближе. Надо трудиться, пока молодой. Бистро, шнель.

— Клади, мама, нитки с иголкой, бумагу с карандашом, хлеб с салом, платье вот это, платье то — матросское. Пальто достань, я одену. Сапоги. На зиму пуховой платок и варежки. Штаны. Завяжи в большой платок, им прикрываться хорошо…

— То есть как, на зиму? — спросила Елизавета Степановна, повернувшись к Клоссеру.

Переводчик поднял на нее автомат, перекинув его вперед. Клоссер показал ему рукой притормозить.

— Она моя работница, — сказал по-немецки, — Я тут решаю.

Мать непонимающе посмотрела на дочь.

— Я, мама, это так… на всякий случай. Ну, вот и все. Прощай, единственная моя, любимая моя, добрая моя, мама. Если что, не поминай лихом. Ваня и батя отомстят.

Елизавета Степановна дрожащими руками обхватила голову дочери, сжав ее лицо, скомкав непереплетенные косички, больно сдавила ей виски, офицеры и солдат стали отдирать девушку от матери, но не в силах были победить материнскую силу, материнское горе.