Ромен Звягельский - Виктория

— Скоро станция, — заметила Вика, — останавливаемся.

И правда, поезд вскоре остановился и через минуту дверь широко распахнулась. Вика все еще стояла у окошка, выходившего на рельсы, за которыми виднелся лес, заснеженные насыпи и домик стрелочника.

Она спрыгнула с ящика и выглянула в проем. Как раз в это время с другой стороны на платформу вагона впихнули нескольких девушек. Их на каждой остановке добавляли и добавляли, девчонки ворчали, но Вика повторяла, что так теплее.

Она поглядела вниз под ноги, девушки ползком пробирались в середину.

— Нюра!

Да это была Нюра, Нюра из Темиргоевской, соседка, подруженька, как же она сразу не узнала!

Нюра повзрослела, глядела так, словно комплиментов ожидала, видимо, знала о своей привлекательности. Вика была очарована ее крупными карими глазами, большим ртом, черными послушными волнами волос.

— Нюрочка! Этого же быть не может!

— Вика, подружка! — Нюра поднялась и обняла Вику, — Как же это?

Поезд тронулся, и девушки протиснулись к окошку, чтобы лучше разглядеть друг друга, за ними пробрались Лена и Валя.

— Откуда ты? Какая гарная стала!

Нюра не ответила встречными похвалами, перекинула косу на грудь.

— А у нас состав повредился в двух местах. Подорвался на минах. Да жаль, партизанам не удалось отбить. Всех нас измучили пока до этого переезда довели, тут сутки вас дожидались!

— Давно ты из станицы? Как там наши, как вы живете, как Иван Петрович, как ребята, ну ты рассказывай, рассказывай все по порядку.

Нюра жеманно поджала губы, завела глаза.

— Ну, во-первых, того… Фашисты у кажной хате понатыкались. Пришли, собрали всех, вот значит, пособирали всех, согнали, того, в правление. Мамка моя ходила. Мужиков, того, маловато осталось, все подчепылись и на фронт въихалы. Немцы, раз, и говорят, мол, колхоз распускаемо на вси четыре стороны, но далеко не вбегаты. Вот вам, так сказаты, норма, по скольку яиц, по скольку молоку сдаваты в комендатуру. Половину скота колхозного угнали в неизвестном направении — в райцентр. Говорят, чи увезли в Германию, чи съилы. Теперь так: остатнэ скотину раздали по дворам. На всех не хватило, так тем кур отдали, того самого, телеги там всякие… А шо? Кой-кому и понравилось. Твоя бабка была б, ей бы понравилось!

— Ни тебе об этом рассуждать, — отрезала Вика и увидела, как Нюра испугалась, — Ладно, не будем об этом.

Вика слушала и огорчалась, ей очень хотелось спросить Нюру, когда она последний раз читала хоть какую книгу, но не стала обижать дорогую подружку детства.

— А наши? Кто остался? Тимоша, Жихарев, Плахов…

— Наши осталися. Ага. Жихарев возглавляет партизанский отряд. Я его один раз на огородах у Тимофея Толстого видела. Тимофей и есть теперича главный — старостой назначили его, вот. А я так думаю, что нехай будет свой. Он, правда, стал злыдней, с кнутом ходит. Свора из десяти собак за ним тыркается по дворам.

— Откуда у него столько собак? — удивилась Вика.

— Та не, це я так. Прихлебатели, разумиишь? Так, про кого йще. Плахов? Ой, — вскрикнула Нюра, — так ты же ж ничего не знаешь! Он жеж як вы въихалы, он жеж обженился с горю. На физкультурше, помнишь? Дите уже спрацали, на фронт ушел. Они перед войной с Жихаревым друзьями закадычными стали.

Вике стало грустно, но не оттого, что ее Иван Петрович женился на той рыжей учительнице, а оттого, что из Нюриного рассказа выходило, что и правда, лишние были Сорины в станице. Мешались там. А вот уехали и даже Плахов помирился с Жихаревым, который выжил Сориных из Темиргоевской. А чувствовать себя и свою семью изгоями, ненавистым камнем преткновения: это вновь всплыло в ней и показалось невыносимым.

— Ну, а Юрка? Другие ребята? — осторожно спросила она, — Все целы?

— Не все, — ответила Нюра и опустила длинные ресницы. — Мы ж, того, пожениться решили.

Лена и Валя восхищенно вобрали в себя воздух:

— Ты — жениться?

— У нас многие рано выходят, мамка моя в четырнадцать замуж вышла.

— На ком, — не понимала Вика, — За кого ты замуж-то собралась?

— Да уже, видать, не выйду.

Нюра стала шлепать губами, сильно задрожала и заплакала:

— Сначала они Юру пытали. В райцентр увезли и пытали. Они хотели партизан найти и знали, что Юра знал… А Юра правда знал. Он случайно в станице задержался. Из-за меня. А они его и захватили.

— Родной отец? — вдруг спросила Вика, — Тимофей-то?

— Что ты? Что ты? Сказылась! Тимофей тут ни при чем. Война.

Она обмякла, зарделась, стала утираться. Потом оглядываться стала, ища своих землячек, но те были в дальнем углу вагона. Вагон качнуло, и Нюра упала на грудь Вики.

— Ну, хватит, хватит.

— Теперь продадут в рабство… — всхлипнула Нюра.

В вагоне стало тихо. Все прислушивались, это была первая информация. Все, как одна, почувствовали, что Нюра что-то знает.

— В какое рабство? — спросила Лена, — Говори, что слышала?

Нюра обернулась и заговорчески стала рассказывать.

— Когда нас везли в райцентр, полицаи все шутковали: продадут в рабство, продадут в рабство. Мамка моя пол дороги бегла за телегами. Нас ведь много забрали, да в разные составы запихнули.

— Ну! Они что же всю страну вывезти решили?

— Страсть сколько поездов идет, — подтвердила Нюра, — Везде люди, оборванные, больные. Ну, так вот, бачте, мы полицая пытаем, кажи, куда нас. Он каже, что в Берлин. Каже, что вже там есть немец како-то богатый, который наших девок скупает, так, девки?

С другого конца вагона подтвердили, все повернули головы к Нюриным землячкам.

— По пятнадцать фенигов, — добавила одна из них.

— Слухайте дальше. Вот тот немец, бюргер по-ихему, буде нас смотреть и распродавать.

— Как Чичиков — мертвые души, — ахнула Лена Красавина.

— Не, как на восточном базаре наложниц, — грубо пошутила Валя.

— Не, как обыкновенных рабов, — уточнила Нюра, — то есть рабынь. Ще те полицаи сказывали, что отправляют нас навсегда, чтобы породу их тамошних рабов улучшить, мы ж все рукатые, работящи, а ихние хлипкие — ну, разом, немци!

Не было им смешно. Они уселись на пол, как по команде, произнося только два слова: «Берлин» и «навсегда».

Весной сорокового года основные силы армий Европы были приведены в полную боевую готовность и только ждали приказа своего командования. Армии были сосредоточены на франко-германской границе, вдоль которой с обеих сторон тянулись мощные укрепительные линии. Со стороны французов это была линия Можено, с немецкой — линия Зигфрида.