Геннадий Васильев - В Афганистане, в «Черном тюльпане»

И Анна Ивановна живо представила себе энергичный мальчишеский жест большим пальцем. Кто такой этот Шульгин? Где этот Файзабад? Откуда вообще взялась эта неведомая, покрытая тайнами война? Кому и зачем она нужна? Мирно жили, мирно трудились… Кому захотелось нарушить эту мирную жизнь? Кому захотелось невероятных ужасов войны?

Застонало материнское сердце, внезапно похолодела кровь, и Анна Ивановна вдруг бессвязно подумала:

— Почему же все-таки полевая почта? Почему у сына нет нормального адреса?

И она уже хотела спросить у лейтенантов, знают ли они такую часть, пэ-пэ восемьдесят девять девятьсот тридцать три. Но не успела. Заскрипели тормоза электрички, мелькнули за окном полосатые столбики загородной платформы. Хлопнули двойные вагонные двери, отсекая парней с войны от мирных людей. И недопетой осталась песня:

По дымящейся остывающей высоте бродили черные фигурки. Разгребали заваленные окопы. Вытаскивали из песчаных завалов засыпанные палатки. Плевались землей. Устало шаркали ногами.

Окоп с Шульгиным сначала обходили стороной. Слишком огромной казалась в темноте пахнущая гарью воронка. И, может быть, вообще до утра не обнаружили их братскую могилу, если бы земля вдруг не зашевелилась, и среди глинистых комков не показалась бы грязная растопыренная пятерня. Вслед за пятерней возник черный бугор плеча, и, наконец, черный ком головы. Тут же прозвучал рычащий, плюющийся голос:

— Похор-р-ронщики хреновы! Разули бы глаза, тьфу-у-у на вас! По живым людям ходите…

Богунов вывернул свое мощное тело из земли. На его голос со всех сторон сбежались товарищи. И хоть голос этот нещадно матерился, скрипел песком на зубах, плевался, сыпал проклятиями, ему несказанно обрадовались. Комья земли полетели во все стороны торопливо и яростно.

— Все живые, — сержант, часто отплевываясь, рыл землю руками, — все шевелились подо мной. Тьфу-у-у… И лейтенант живой. Подталкивал меня коленом… Тьфу-у… Ну, живучий, наш лейтенант! Везет нам с ним! Тьфу-у-у… Сколько раз хоронят, не похоронить. Тьфу-у, тьфу-у… Тащи их живее, ребята. И воды несите побольше. Наглотались земли по самое-самое… не балуйся… Тьфу-у, тьфу-у…

Вскоре откопали всех. Очумевших, оглохших, залепленных землей. Они сморкались, плевались, беспомощно жмурили глаза. Матиевский долго тряс головой. Потом прохрипел с кашлем:

— Лейтенант-то наш живой? Не вижу ни фига… Глаза, кажется, землей выдавило…

Шульгин отозвался с хрипом:

— Я, вроде, в порядке. Лучше не бывает… Слава Богу, дышу… Только в голове что-то гудит… Кажется, все живы, черви земляные, а-а? — повернулся он измазанным лицом к солдатам. — Как остальные? Потери есть? Командиру докладывали?

Из темноты донесся голос:

— Докладывали. Только что. Потерь нет. Кроме вас…

— Как это? — Шульгин поперхнулся. — Кроме нас?..

Голос виновато пояснил:

— Так вас же нигде не было. Вон ведь как вас аккуратно завалило. Ровным пластом. Мы же фонарями светили… Рядом пустая воронка, даже котелков не нашли… Вот и доложили… Думали, разнесло вас всех. Вдребезги… Подчистую… Как ребят с вертушки…

Шульгин затряс головой:

— Как это разнесло? Кого это вдребезги? Кого подчистую? На-ас?.. Да вы знаете, что сейчас?.. Да вы всех на уши…

Шульгин потрясенно замолчал. Потом нервно рассмеялся.

— Стоило выбираться с того света, чтобы узнать, что ты уже умер. Ну, вы даете, юноши? Радиостанцию, живо… И запомните, похоронщики. Не спешите хоронить своих. Всегда искать без устали. Искать до последнего… Не теряя надежды… Постучите по своим деревяшкам.

Принесли радиостанцию. Лейтенант сжал тангенту:

— Первый, я, Метель-один, прием. На связи Шульгин. Первый, я, Метель-один, прием…

В эфире раздался резкий ворчливый голос:

— Шульгин?.. Что за шутки? Кто докладывает? Я — Первый, прием.

Шульгин прокашлялся:

— Докладывает Шульгин. В моей группе потерь нет. Ни одной потери. Повторяю, ни одной потери. Все целы. Я, Метель-один, прием.

— Шульгин? То есть, как Шульгин? Как это все целы? Кто докладывает? Прием…

Долго в эфире стояла полная неразбериха. «Первый» все пережевывал слово «потери», хрустя им на зубах, как стеклом, пока Шульгин не взорвался:

— К еб… фени… все потери! Несколько человек завалило взрывом вместе со мной… Нажрались земли досыта, как шахтеры в забое… Сознание, кажется, потеряли… Теперь все в порядке. Вроде, ни у кого ни царапины… Возможно, только немного контужены… Словом, отделались испугом…

Голос в эфире крякнул:

— Теперь ясно. Теперь все понятно. Ну, и дела у вас! Все напасти на вас сыпятся, как из ведра. Держитесь, ребятки. Вопросы есть?

Шульгин ответил не спеша:

— Есть один вопрос… Кто был артнаводчиком, кто корректировал огонь отсюда, с нашей стороны. Очень интересно всем моим ребятам узнать эту фамилию.

Первый ответил нехотя, с недовольством:

— Огонь артиллерии корректировал лично командир артдивизиона. Он сейчас рядом со мной. Принимает непосредственное участие в операции.

Шульгин с хрустом сжал тангенту, желваки выступили на скулах:

— У меня просьба, товарищ «Первый», передать командиру дивизиона, а при встрече я скажу ему гораздо большее, что если он вышел в горы на пару дней, чтобы заработать орден на грудь, то пусть занимается делом по-настоящему. Здесь нужны профессионалы, а не чиновники.

Голос «Первого» стал сухим, неприязненным:

— Вы вдвое моложе командира дивизиона, товарищ лейтенант.

Шульгин ответил, твердо выделяя каждое слово:

— А мне кажется, на войне моложе тот, кто хуже воюет…

Возвращалась с дачи Анна Ивановна под вечер. В сумерках запирала калитку на висячий замок. Спешила по утоптанной тропе на перрон. Вздрагивала от вечерней прохлады. Мягкие лапы ветвей цеплялись за одежду. Длинные тени сплетались в паутину сумерек. Остались позади весенние дачные хлопоты.

Как не хватало Анне Ивановне мужских рук в разросшемся за два года саду. Как ловко подрезал бы сын ветвистые яблони, выровнял кроны вишневых деревьев, распорядился бы по-мужски с кучами хвороста в саду. Истосковался сад по своему любимцу, давшему жизнь каждому деревцу, каждому кустику. Где ты, хозяин, поменявший лопату на штык? Где твои крепкие, заботливые руки? Когда обласкаешь ты зеленые косы раскидистых яблонь? Когда встряхнешь цветастый подол ранней сирени?

Анна Ивановна вздыхала, не таясь, и выпрямлялись под ногами повороты дачной тропы.

Показался перрон, полный дачного люда и жителей подмосковных окраин. Были среди прочих военные, только не офицеры, а молодцеватые худощавые пареньки с полосками на погонах. По соломенной букве К догадалась Анна Ивановна, что это курсанты какого-то московского училища.