Геннадий Васильев - В Афганистане, в «Черном тюльпане»

— Именно этот кашель, а не что-нибудь другое, — майор с досадой скривил губы.

— Наверное, сглазили, товарищ майор. Ну, першит в горле немножко…

— Да не в горле, в груди у вас першит, молодой человек. У вас легкие свистят, как порванные меха.

Осенев нарочито округлил глаза:

— Так у меня жабры, а не легкие. Я ж под водой могу дышать.

— Поэтому у тебя и майка мокрая, — майор сжал пальцами влажную майку Осенева.

— Искупаться пришлось на переправе. Да я каждый день такой мокрый. И ничего…

— Действительно, ничего. За исключением воспаления легких, — майор сердито дернул бровями.

— Иди, измеряй температуру. Только без жульничества!

— Да что вы? — Осенев заулыбался лукаво. — Какая ж у меня температура? Совсем никакой!

Он заправил майку. Сунул градусник под мышку. Едва заметно дернул локтем. Градусник плавно сполз под майкой.

И все же Осенев тоже попал в длинный список больных.

Аккуратно сложив стопочкой исписанные листки, майор подчеркнул карандашом итог, особо обвел жирной чертой десяток фамилий.

Шульгин шагнул поближе.

— Ну, что, товарищ майор?

— Катастрофическое состояние! — Майор развел руками. — Впору объявлять карантин. Никто не жалуется, но госпитализировать можно практически каждого. Невероятно! Организмы изношены до предела. Вы сами посмотрите, это же не тела — это какие-то мощи. Люди запущены, — он резко махнул рукой, — в медицинском смысле, конечно. Духовным качествам ваших солдат можно только позавидовать. Если бы мой сын был хоть немного похож на любого из них, я был бы счастлив…

Майор задумчиво потер переносицу и вдруг сердито сверкнул глазами.

— Только научите их, пожалуйста, говорить врачам правду. Сплошные жулики. Объясните им, что я вовсе не живодер на псарне. Некоторые из них, — майор ткнул пальцем в Осенева, — совершенно самонадеянны. Врут прямо в глаза. Объясните этому нахалу, мнящему себя здоровяком, что температуру измеряют не на животе. Градусник — не женщина. Животом его не согреешь.

Осенев зарделся. Неуверенно потянулся рукой к майке. Виновато шмыгнул носом. Майор круто развернулся. Кровь вдруг бросилась ему в лицо.

— Андрей Николаевич, голубчик, да что же это я!.. Вот же старый неисправимый болван!.. Во-он, в той палатке с крестом, видите, процедурная. И там уж, представьте себе, трудится дорогая наша Елена Сергеевна. Перевязки, уколы, санобработка… Она же ради вас напросилась. Я, конечно, отговаривал. Куда же на боевую операцию женщину?.. Не Отечественная же ведь! И посмотрите вы на нее, — майор с удивлением развел руками, — не отрывается от пациентов…

Последние слова его неслись в спину стремительно отбежавшего Шульгина. Майор улыбался в пшеничные усы и потирал руки:

— Какие хорошие дети…

Шульгин отвернул брезентовый полог палатки и замер на пороге. Десятки полураздетых тел в белеющих полосах бинтов, ржавых пятнах проступающих сквозь марлю йода и крови, бросились ему в глаза. Посреди них плавно двигалась сосредоточенная Елена, и десятки глаз умиленно следили за каждым ее движением.

— Ничего, сестра, вовсе не больно, бинтуйте крепче, — шептал побледневший паренек, протянувший ей руку, и яркое пятно крови стремительно проступало на каждом обороте бинта. — Сейчас уймется, сейчас…

Елена работала быстро точными неуловимыми движениями, и смотреть на ее спокойное сосредоточенное лицо, на ловкую девичью фигуру, хрупкую и сильную одновременно, смотреть было приятно. Шульгин залюбовался ею и даже удивился тому, что еще недавно был за что-то сердит на нее. Солдаты зашумели, увидев лейтенанта, раздвинулись.

— Эй, бачата, дайте пройти нашему лейтенанту, — прогремел сильный голос Богунова, — поворачивайтесь живее, особы, приближенные к царскому телу. Здесь вам не спальники штабные охранять.

Богунов смущенно улыбнулся Шульгину.

— Вот, отправили нос разбитый подлечить, да еще старые лаптевские царапины обработать. Поободрался я маленько…

Он сердито подтолкнул одного солдата, с забвением следившего за чудодейственными движениями Елены.

— Во-от, пялятся они все на сестричку. Прямо, глаза лопаются. Проходите, Андрей Николаевич.

Шульгин покачал головой:

— Нет. Я лучше выйду. Жарко тут у вас.

Он стал медленно разворачиваться и услышал тихий голос Елены:

— Товарищ лейтенант, обязательно подождите.

Сердце Шульгина гулко забилось от этого тихого голоса, и он резким движением нырнул под брезентовый полог и замер за порогом, улыбаясь безудержной счастливой улыбкой.

Елена освободилась только через час. Молодой лейтенант-медик вытащил ее на свежий воздух и махнул рукой Андрею.

— Да справлюсь же я без вас, — сердито ворчал он, подталкивая ее к Шульгину. — Ну, разве можно вот так, безо всякого перекура. Железо и то устает. Принимайте-ка эту ненормальную.

Он подмигнул Шульгину.

— Повлияйте на нее, товарищ лейтенант! Не бережет она себя.

Шульгин сделал торопливый шаг навстречу Елене и тут же придержал себя и неловко протянул ей руку.

Елена остановилась перед ним, слегка покачиваясь от усталости.

— Присесть бы где-нибудь, — тихо сказала она.

Они отошли в сторонку. Елена оперлась на руку Шульгина, искоса поглядывая на его загоревшее лицо.

— Слышал уже, наверное, — начала она нерешительно.

— Да уж передали, — сказал Шульгин, — что ты невеста…

— Невеста, — улыбнулась Елена, — да только жених мой — тесто.

Шульгин хмуро улыбнулся в ответ.

— Ну, и когда же помолвка? На свадьбу старых друзей пригласишь?

— Под венец хоть завтра, Андрей Николаевич, да только мой жених не торопится…

— А передают, что не терпится ему…

— Нет, ему терпится…

Елена сорвала маленький засохший цветок.

— Не торопится мой жених. Наверное, боится потерять свободу…

Шульгин вдруг резко остановился и покраснел. Он заглянул в глаза улыбающейся Елены и покраснел еще гуще:

— Так это я — жених?

Елена рассмеялась, оттолкнула его локтем и пошла одна легкими воздушными шагами, будто и не стояла она только что несколько часов подряд над разверстыми солдатскими ранами.

— Елена, постой, — горячо воскликнул Шульгин, — о какой свободе ты говоришь? Зачем мне какая-то свобода… Без тебя… Плевал я на такую свободу. Вот что я хочу тебе сказать…

Елена неожиданно дернула его за рукав:

— Послушай, дурачок, птицы поют…

— Какие птицы, — недоуменно взлетели брови Шульгина.

В наступившей тишине вдруг раздался тонкий свистящий звук, будто невидимая птица приоткрыла на мгновение маленький клюв.

— Ложись, — ахнул Шульгин и, зграбастав Елену сильным движением, бросил ее на землю под бок каменного валуна, обросшего редкой плешью прошлогодней травы.