Геннадий Васильев - В Афганистане, в «Черном тюльпане»

Орлов тряхнул его за плечо:

— Правда, что с отливом?

Булочка кивнул головой:

— С отливом, еще каким… Ну, и стал поглядывать на женский пол. Как холостой мужик, понятное дело. Вскоре знакомлюсь с одной дамой. Назначил ей первое свидание. Приходит она. Прическа у нее пышная с шиньоном, платье какое-то безумно дорогое, руки в перстнях… Блеск…

Булочка расправил плечи, небрежно махнул рукой:

— Ну, ее, конечно, сразил мой костюм. Сами понимаете. Стали гулять по Ростову. Сначала по проспектам, потом по бульварам прошлись, потом по глухим переулкам шлялись, потом по каким-то трущобам… Наконец, попадаем в совершенно безлюдное местечко. В аэропорту за оградой, в березовую рощицу. Охраняемая зона. Пришлось, правда, лезть через забор. Чуть не разорвал свой костюм с отливом.

Ставский рассмеялся. Булочка развел руками:

— Зато место оказалось безлюдное. Стоял только какой-то строительный вагончик с зашторенными окнами, — старшина сладко зажмурил глаза. — Сели мы на сухое бревнышко. Стал я читать лирические стихи про рощу, багряные узоры, звездную пыль. Очень долго читал, с выражением. Потом не выдержал, схватил эту даму и свалился с ней на траву…

Орлов неопределенно передернул плечами. Булочка сокрушенно вздохнул:

— Ну и что?.. Крепко получаю по физиономии… По щекам бьют меня с обеих сторон… Дама моя вскочила разъяренная. Сама не своя… Я сижу на траве в мятом своем костюме. На нее не гляжу. Вдруг слышу: «Долго мне еще ждать, Владимир Алексеевич?» Оборачиваюсь и вижу, что у моей дамы весь ее гардероб уже аккуратно на веточках березовых развешан, — Булочка замолчал.

Ставский нетерпеливо дернул его за рукав:

— И что дальше?..

Булочка пожал плечами:

— Дальше, конечно, поднял ее на руки, а потом… после всего, что случилось, открывается дверь строительного вагончика, выходит какой-то монтажник в спецовке и говорит: «Ну-у, ребята, вы-ы даете!..»

Лейтенант Ставский, полковой медик, содрогнулся, зажал рот руками и чуть было не соскользнул в пропасть. Булочка подхватил его за локоть.

— Полегче, полегче, дружок. А то будет тебе «ха-ха» на дне пропасти. А вообще, ребята, женюсь я на ней. Аккуратная она женщина… Вещи бережет…

Ставский прижался спиной к камням. Облегченно выдохнул:

— Есть хорошая идея, товарищи офицеры. Предлагаю рассказывать по очереди что-нибудь интересное. Хоть стихи, хоть сказки, можно и спеть что-нибудь… Потому что если сон ляжет на один глаз, то все…

Булочка согласно кивнул головой. Через мгновение с каменного пятачка упали в ущелье хриплые, прокуренные звуки первой песни:

После небольшой паузы, для вздоха, грянуло с высоты залповое, пороховое:

Булочка пел манерным растянутым речитативом, с дрожью выпуская воздух в конце каждой фразы. Смиренский подпевал беззвучно. Ставский подрубал каждое слово, спотыкался, спешил, проглатывал звуки. Булочка толкнул его локтем:

— Слушай, Пантацид, ну, что у тебя за голос? Ты не каркай, ка-ар… ка-ар… Пой, как в опере. Со слезой… Вот так… О-о-о!..

Потом послышался с высоты крепкий голос Орлова, раскатистый, упругий с треском рвущихся звуков. Он читал любимые отрывки из поэмы Твардовского о Теркине. Читал напористо, горячо, и слова получались кипящие, раскаленные, с дымным запахом гари.

Офицеры стояли уже, крепко обнявшись, и после каждой песни то один, то другой, покачиваясь, сонно валился в сторону пропасти. Едва успевали подхватывать сползающее тело, беспощадно встряхивать, опрокидывая спиной к камням. И вновь с яростью, с пеной изо рта вырывались новые и новые ускользающие из памяти куплеты.

Старшина, устало кивая головой, сонно бормотал:

— Где мои парашутные стропы? Где мое снаряжение? Все осталось внизу. Э-эх… Как жаль! Сейчас привязался бы к скале, или хоть повесился бы… за ногу…

Орлов держал его за ворот, упрямо таращил слипающиеся глаза, продолжал петь, тяжело вздыхая между растянутыми слогами.

Ставский пел что-то свое, невпопад, взмахивая руками и хватаясь за воздух растопыренной пятерней.

Булочка изредка садился на колени, покачивался и тянуло его вниз под ноги, туда, где места хватало только на три пары обуви. Орлов рывком ставил его на ноги, горячо рычал в ухо:

И Булочка сонно подхватывал песню, улыбаясь застывающей на морозе резиновой улыбкой:

Он махал кулаком в воздух:

Ставский крепился из последних сил. Но все же ветер, упруго бивший в грудь снежными порывами, казался сильнее. Он раскачивал Ставского все больше и больше, бил спиной о камни и вновь тянул, будто удавкой вниз в пропасть. Ставский, упрямо улыбаясь, выдавливал из себя, жадно глотая воздух:

Орлов и Булочка сжали его с обеих сторон:

— Терпи, Глюкоза. Скоро рассветет. Что ж ты не взял спирту медицинского. Мы бы еще и сплясали…

На рассвете открылась глазам страшная высота, покрытая толстым слоем неподвижного снега. Исчезли под снегом рыжие бугры брустверов с черенками саперных лопат. Исчезли зеленые пятна плащ-палаток и бронежилетов. Погас под снежной ватой черный, вороненый блеск оружия. Ровный снег скрыл под собой очертания огневых позиций всех рот полка. Шульгин услышал сквозь дрему хриплый, надорванный голос Орлова.

— Подъе-ем! Что-о спите?… Вста-ать… Летаргический сон, что ли?.. А ну, живо вста-ать… Вытряхивайте снег из ушей! Где замполит роты?

Андрей принялся тормошить товарищей. Те недоуменно шевельнулись, стали тереть глаза.

— Так, темно же еще, товарищ лейтенант. Не рассвело же еще… Что за шутки? Посреди ночи?

В шульгинском укрытии, действительно, стоял густой мрак. Андрей протиснулся к выходу, завяз в снегу, его подтолкнули, и он вывалился наружу вместе с огромным комом снега. Зажмурил глаза от неожиданно хлынувшего света. Присвистнул.

— Хороша-а ночь!..

Их каменное логово надежно укрылось от света, спряталось под плотно нахлобученной снежной шапкой. Снегом наглухо залепило каждую щель, сковало подзамерзшей за ночь ледяной коркой.