Райан Корнелиус - Последняя битва.Штурм Берлина глазами очивидцев

Так, разумеется, и было.

Решающее совещание Сталина с его маршалами хорошо известно высшему эшелону советского военного руководства, хотя на Западе эти материалы никогда прежде не публиковались. Ряд версий появился в русских военных трудах и журналах. Одна из них — отчет Жукова о встрече с его штабными офицерами — записана русским историком генерал-лейтенантом Н.К. Попелём. Маршал Конев рассказал об этом совещании автору и сообщил детали, до тех пор неизвестные. Он также привел некоторые из этих деталей в первой части своих мемуаров, изданных в Москве в 1965 году. Между версиями Конева и Жукова существует несколько различий. Например, Жуков не упомянул наступление Монтгомери на Берлин; Конев не упоминает предполагаемый англо-американский воздушный десант на Берлин. Источники информации для доклада, зачитанного генералом Штеменко, никогда не были открыты. Автор полагает, что военное значение послания Эйзенхауэра Сталину было сильно преувеличено — анализ базировался отчасти на подозрении о мотивах Эйзенхауэра, отчасти на вымысле, призванном рационально обосновать собственные цели Сталина.

Вопреки расхожему мнению, ухудшение здоровья Гитлера не было результатом ранений, полученных при взрыве бомбы заговорщиков, покушавшихся на его жизнь в 1944 году, хотя тот взрыв, весьма вероятно, послужил толчком быстрого ослабления организма. После войны американская контрразведка допросила почти всех врачей, когда-либо лечивших Гитлера. Автор читал все их доклады и, хотя ни один из врачей не называет какую-то особую причину параличного дрожания фюрера, общее мнение сводится к тому, что причина отчасти психогенная, а отчасти виноват его образ жизни. Гитлер почти не спал; практически не делал разницы между днем и ночью. К тому же существует множество доказательств того, что его любимый врач, профессор Теодор Морелль, медленно отравлял его беспорядочными, многочисленными инъекциями. Спектр вводимых наркотиков был широким: от приготовленных по рецептам лекарств, содержащих морфий, мышьяк и стрихнин, до различных искусственных стимуляторов и таинственных «чудодейственных лекарств», которые врач составлял сам.

Как сформулировал Хейнрици в интервью с автором: «Буле размахивал перед собой огромным коньячным знаменем».

Впоследствии Хейнрици скажет: «Заявление Гитлера совершенно добило меня. Я вряд ли мог спорить, ибо не знал ситуации напротив группы Шернера, однако я точно знал, что Гитлер ошибается. Одна мысль билась в моем мозгу: «Неужели кто-то может обманывать себя до такой степени?» Я понял, что все они живут в мире грез».

Сведения о совещании у Гитлера получены в основном из дневников Хейнрици и подтверждены длинными (186 страниц) мемуарами полковника Айсмана. Хейнрици тщательно записал все, что произошло, включая точные слова, произнесенные Гитлером. Между записями Хейнрици и воспоминаниями Айсмана существуют некоторые расхождения, однако они были устранены во время многочисленных интервью с Хейнрици в течение трех месяцев в 1963 году.

Симпсон имел все основания верить, что ему дадут зеленый свет. В том же приказе по 12-й группе армий американским 1-й и 3-й армиям предписывалось во второй фазе захватить плацдармы на Эльбе и готовиться наступать на восток — в случае 3-й армии Паттона использовалось выражение «восток или юго-восток». Но только в приказ 9-й армии были включены слова «на Берлин».

Упорный Венк пытался вытребовать свои деньги после войны, но к тому времени Веймар уже находился в советской зоне под управлением восточногерманского правительства Ульбрихта. Как ни странно, банк продолжал ежемесячно посылать Венку выписки счетов до 4 июля 1947 года. Венк с завидным постоянством подтверждал получение выписок и просил, чтобы деньги переводили в его собственный банк в Западной Германии. Никаких мер не предпринималось до 23 октября 1954 года, когда Веймарский банк сообщил Венку, что он должен связаться с Веймарским отделением министерства внутренних дел. «Мы аннулировали ваш старый счет, — говорилось в письме из банка, — вместе с наросшими процентами…»

Удивительный подвиг Фрэнсиса, равных которому не было во Второй мировой войне, никогда не был признан министерством обороны США. Его представили к кресту «За летные боевые заслуги», но награду он не получил. Любопытно, что Мартин, хоть и не был летчиком, за свое участие в этой акции был награжден медалью военно-воздушных сил.

Многие солдаты вступали в компартию на Одере по причинам не всегда политическим. В отличие от американской и британской армий, в Красной армии не было системы регистрации опознавательных жетонов; семьи красноармейцев, убитых или раненных в бою, редко оповещались официально. Однако если что-то случалось с солдатом-коммунистом, партия сообщала семье или ближайшему родственнику.

Оценка Брэдли многих привела в замешательство: непонятно, когда он дал ее Эйзенхауэру и каким образом пришел к этой цифре. Инцидент был впервые упомянут самим Брэдли в его мемуарах «Записки солдата», но никаких цифр названо не было. Таким образом, как сообщил Брэдли автору, он отчасти ответственен за последовавшую нерешительность. По одной из опубликованных версий, Брэдли назвал Эйзенхауэру цифру в 100 000 жертв еще в январе 1945 года в штабе Верховного главнокомандования союзными экспедиционными силами. Сам Брэдли говорит: «Я сообщил эту оценку Айку по телефону после того, как мы захватили плацдарм на Эльбе. Разумеется, я не ожидал потерять 100 000 человек по пути к Берлину. Однако я был абсолютно убежден, что немцы будут ожесточенно драться за свою столицу. Именно в Берлине, как я полагал, мы могли понести тяжелейшие потери».

В июне 1945 года Жуков сообщил генералу Эйзенхауэру и прессе, что начал наступление с 22 000 орудий всех калибров. По его первоначальному плану предусматривалось 11 000 пушек, но собрал ли он столько к началу наступления, неизвестно. Русские отчеты дают разные цифры: от 20 до 40 тысяч орудий, однако большинство военных экспертов полагает, что у Жукова было по меньшей мере 7–8 тысяч полевых орудий и, вероятно, столько же орудий меньшего калибра.

Конев озвучивал личные подозрения Сталина. В начале апреля Сталин телеграфировал Рузвельту, что Бернское соглашение «откроет фронт англо-американским войскам и позволит им двигаться на восток, поскольку британцы и американцы пообещали в обмен облегчить немцам условия перемирия… Немцы на Западном фронте практически прекратили войну… хотя они продолжают войну против России, союзницы Британии и США… Рузвельт ответил, что удивлен голословным утверждением, будто «заключил соглашение с врагом без вашего полного одобрения… Откровенно говоря, я не могу не испытывать чувство глубокого возмущения по отношению к вашим информаторам, кто бы они ни были, допустившим столь гнусное толкование моих действий и действий моих доверенных подчиненных». Сталин и его маршалы Рузвельту не поверили. Даже в последних материалах Министерства обороны СССР «Великая Отечественная война Советского Союза 1941–1945» говорится: «Чтобы не дать Красной Армии захватить Берлин… гитлеровцы… были готовы сдать столицу американцам или англичанам. Наши союзники также на это рассчитывали… несмотря на существующие соглашения… передать Берлин в зону действия Красной Армии…» Естественно, никакого подобного соглашения не существовало.