Игорь Неверли - Парень из Сальских степей

разговор велся, правда, очень осторожно, без упоминания фамилий или названий местности, но сумка в сопоставлении с подслушанным разговором могла навести на мысль, что у Гжеляковой скрывается командир того отряда, который три месяца назад ликвидировал пятерых жандармов и агента Анзельма, а потом бушевал на Ломжинском шоссе и в заключение гастролей перестрелял всю стражу Гарвульки.

Можно себе представить, как меня обеспокоило открытие Кичкайлло. Разумеется, я воздержался с пропиской до выяснения всего этого дела и поручил Станишу поставить на ноги всю нашу разведку в Дудах (а у нас уже была таковая!), особенно же внимательно было поручено следить за усадьбой Блажея.

Не зря предостерегала Гжелякова, говоря, что нет такого преступления, на которое не пошел бы этот кулак ради куска добротной землицы.

Неделю спустя ранним утром я брился у себя в комнате. Накануне Кичкайлло пошел с Петреком в сторожку. В усадьбе, кроме меня, оставалась только Гжелякова и дети.

Водя по лицу бритвой, я размышлял над последними новостями с фронтов. В южной части Тихого океана американцы и японцы продолжают постреливать друг в друга через какое-то там «поле Гендерсона». Монтгомери и Роммель все еще присматриваются друг к другу под Эль-Аламейном. А в это время моя родина схватилась с врагом в решительном бою. На каждую атаку немцев защитники Сталинграда отвечают контратакой. Обороняется завод «Красные баррикады» — весь мир взирает на эту баррикаду, вставшую на пути немецких армий, бьется об заклад: падет или не падет? Мне вспомнился мой турнир с городским землемером в годы отрочества. В станице люди бились тогда об заклад: какой землемер победит — городской или станичный? Дядька ковылял от кучки к кучке, уговаривал:

— На Вовку ставьте, только на Вовку! Наш конь, степной, выдюжит!

И сейчас наши тоже выдюжат там…

— Дядя, дядечка! — раздался снизу голос Иськи. — Сигнал дымовой!

Я бросился к окну. Около гарвульской дороги, от верхушки высокой сосны, где нами был укреплен пучок смоляной, облитой нефтью пакли, подымался кверху столб черного дыма. Кичкайлло сигнализировал: «Идут немцы! Сбор отряда!»

Запихав в мешок инструменты и лекарства, разбросанные после ночного приема больных, я побежал к Гжеляковой сказать на всякий случай, что надо спрятать и как следует держаться.

Мы уже прощались, когда мимо дома по дороге к Дудам полным ходом промчались два грузовика с немцами.

Я бросился к бункеру № 2, нажал на тайный гвоздь левого сиденья и, подняв крышку, спустился в подземное убежище. Схватив маузер, запасные обоймы и несколько гранат, что в общем заняло не более пяти минут, я снова замаскировал бункер и вышел в сад, намереваясь добраться оттуда до леса, который был всего лишь в двухстах метрах.

Я выглянул из-за плетня в ту минуту, когда из лесу выходила цепь немецких стрелков. С оружием наперевес, сохраняя правильные, как на учении, интервалы, они двигались прямо к усадьбе Гжеляковой.

Так значит, это налет не на Дуды, а на Гжелякову! Ну да, сначала два грузовика заняли деревню, отрезая путь к отступлению, а потом третий выбросил из лесу пешую облаву.

Я был в западне. В бункер уже не пробраться-уборная стояла за огородом и из лесу была хорошо видна. Тогда я бросился в овин, влез наверх, на кучу сена возле задней стены, опустил верхнюю доску на петлях, вылез наружу, закрыл ее за собой и спрыгнул на огромную поленницу. Соскользнув, словно по трубе, вниз между двумя рядами дров, я наконец добрался до второго убежища.

Тут меня не найдут, разве только с собакой… Ну что ж, тогда постараюсь отдать свою жизнь подороже.

Того, что происходило в усадьбе потом, я уже, конечно, не видел и могу тебе рассказать об этом только со слов героев этой истории.

Отряд из тридцати восьми человек (если их только можно назвать людьми), посланный на трех машинах против Дуд, входил в формирования СС, главное командование которыми осуществлял гауптштурмфюрер Книдль. Отряд состоял из украинцев и русских, выуженных в разных лагерях, из румынских немцев, из разного сброда с прибалтийского побережья и прочих выродков, используемых на самой грязной работе. Командовал ими обершарфюрер Кунц, бывший польский капрал, бежавший из Быдгоща за год до начала войны; приземистый, коротконогий, грудь колесом, глаза рыбьи, огненный чуб и пробор по ниточке.

Оставив в дудинской школе группу в двадцать три молодца с черепами на фуражках, Кунц с отрядом из пятнадцати рядовых лично занял усадьбу Гжеляковой.

Они все перетряхивали кругом, искали, шарили и ничего не нашли.

— Там, наверху, — крикнул Кунц, — сегодня кто-то брился! Кто там живет?

— Мой работник, — отвечала Гжелякова.

— Где он?

— На ярмарке.

Он подъезжал к ней и с кнутом и с пряником, да где уж там! Божится баба, на долю вдовью напирает, на невиновность свою.

Тогда он взялся за ребят.

Иська была достаточно умна, чтобы оценить «доброту» эсэсовцев. Моя одиннадцатилетняя любимица знала, как ей надо вести себя.

Но Вацуся, четырехлетнего бутуза, подкупила шоколадка и игра в прятки.

— А я так спрячусь, — заявил он в конце концов, — что вы меня ни за что не найдете!

— А где же ты спрячешься, Вацусь?

— Где дядя!

— А где дядя прячется?

— Не скажу, — поддразнивал он немца, хитро прищурив глазенки. — Не скажу… Я-то знаю где, а вы нет, ага!

— Скажи, Вацусь, скажи. Мы дяде тоже шоколадку дадим!

И Кунц угощал и уговаривал его так до тех пор, пока Вацусь не показал «бункер»: однажды утром он видел, как я поднимал крышку сиденья и выходил наверх.

— Кабы я тогда могла, — рассказывала потом с плачем Иська, — я бы Вацуся задушила!

Но дело было сделано…

Эсэсовцы развалили всю уборную. Что они нашли под правым сиденьем — известно. Зато под левым, они увидели выложенный камнем ход в глубокий подвал.

Они нерешительно поглядывали на узкие ступеньки. Никто не хотел идти первым. А ну-ка там партизаны?

— Бобаков! — закричал Кунц, вытаскивая пистолет. — Прыгай, или…

Бобаков, костлявый, высокий и угрюмый, шагнул вперед, взглянул исподлобья на револьвер Кунца, потом на черную пасть подвала.

— Эх, помирать, так с музыкой! — молодецки гаркнул он, напялив шлем до самого шрама на перебитом носу, и, бросив гранату, прыгнул с автоматом вслед за ней.

Они стерегли подвал, как барсучью яму. Однако никаких отголосков борьбы оттуда не было слышно.

— Обер! — крикнул наконец Бобаков, освещая фонариком пустое убежище. — Идите сюда, господин обер!

Там стоял пятиламповый приемник «филиппс» с двухвольтным аккумулятором и тремя запасными анодными батареями, еще не опробованная ракетница работы и изобретения Малиновского и ротатор с заглавным листом «Крестьянской воли», первый номер которой редактировал Станиш.