Вадим Фролов - В двух шагах от войны

Я ахнул, представив себе, как катится вниз, ударяясь о карнизы, маленький Боря, как с глухим стуком падает он на острые камни, как в голос рыдает его мать и плачут сестренки… Оля стояла рядом со мной и что-то причитала. У меня опять закружилась голова, и я намертво вцепился в веревку…

На вершине скалы показалось бородатое лицо Прилучного.

— Смотрите все! — крикнул он. — Не видать ли где? Может, зацепился.

— Бо-ря! Борис! — стали звать мы.

И тут из-за выступа скалы, рядом с которым были мы с Олей, раздался спокойный Борькин голос:

— Ч-чего к-кричите? Тут он я.

— Почему веревка болтается? — свирепо рявкнул Прилучный.

— А я ее б-бросил, — невозмутимо ответил Боря. — Мешает.

— Ах, мешает! Все наверх! Немедля!

— Ну, Борька, получишь! — закричал кто-то, и я сразу почувствовал, как меня с силой потянули наверх.

Еле успевая перебирать ногами и отталкиваться руками от скалы, чтоб не расквасить морду, я кое-как выбрался на вершину. Здесь уже были все «добытчики». Они молча окружили Борю, а над ним грозно нависал разъяренный Прилучный, и стояла рядом белая как мел Людмила Сергеевна.

— Мешает, значит?! — бушевал Прилучный. — А ежели брякнулся бы?

— Т-так не б-брякнулся в-ведь, — возразил Боря.

Иван Иванович даже задохнулся от гнева — я и не представлял себе, что этот добродушный «промышленник» может быть таким. Он хотел еще что-то добавить, но вдруг резко повернулся, растолкал толпу ребят и, не сказав больше ни слова, ушел.

— Марш в столовую! — тихо сказала Людмила Сергеевна. — Картошку чистить. И на скалы больше не пойдешь.

— Я в-ведь шесть корзин соб-брал, — заныл Боря.

— Марш! — неумолимо повторила Людмила Сергеевна.

И Боря уныло поплелся в палатку-столовую, где двое ребят чистили картошку к обеду. Он отошел на несколько шагов, и его догнал Васька Баландин. Он дал Борьке такой увесистый подзатыльник, что тот чуть не упал. Баланда, ворча, вернулся обратно. И Людмила Сергеевна промолчала. Меня она, правда, тоже на скалу больше не пустила в этот день: оставила наверху укладывать яйца. Было обидно, но, с другой стороны, я понимал и ее — пока иначе нельзя.

Промысел продолжался. Одни лазили по скалам, другие — страховали их наверху, третьи укладывали яйца в длинные ящики и перекладывали их стружкой, а потом относили ящики в сарай к Прилучному, четвертые занимались разной хозяйственной и подсобной работой — заготавливали плавник на топливо, носили воду из ручьев и озерец, помогали на кухне. Ваня Прилучный с двумя-тремя ребятами частенько ходил на охоту или на рыбалку. Если охотились удачно, тогда на столе появлялась либо уха, либо жареная рыба, а то и того лучше — жирная гусятина или утятина. Но когда этого не было, кормежка и так была вполне приличной — не то что в Архангельске, даже и сравнить нельзя. Много продуктов еще с довоенной поры оставалось на факториях в Малых Кармакулах, Белушьей губе, становище Полярном. Их было решено оставить для промысловиков, добывающих песца и рыбу, а также как аварийный запас для команд пострадавших в Баренцевом море судов. Часть продуктов по распоряжению Папанина и Вылки была передана экспедиции — кое-какая крупа, сахар, консервы, мука и другое. Были у экспедиции и свои запасы, да, между прочим, яичница из крупных кайриных яиц была очень вкусной и питательной. За вкусом, впрочем, особенно и не гнались — поработай-ка восемь, а то и десять часов на свежем ветерке, «поупражняйся»-ка в скалолазании да повоюй с ветерком — и корка черствого хлеба, обмакнутая в кипяток, покажется не хуже любого деликатеса.

Словом, за короткое время ребята немного отъелись, окрепли, стали спокойнее и уверенней.

Однажды к вечеру в лагере появился Илья Константинович Вылко. Он по-хозяйски осмотрел становище, одобрительно покачивая головой и поглаживая густые и черные усы, поговорил с Людмилой Сергеевной и Прилучным. Потом все они подсели к отдыхавшим на солнышке ребятам.

— Ну как, братики, — спросил он, — небось с непривычки тяжеленько?

Ребята захорохорились: «Ничего», «Что мы, маленькие», «Пустяковая работенка», «Подумаешь — яички собирать…»

— Хорошо, хорошо, — говорил Вылко, — молодцы, молодцы, — и узкие глаза его ласково посмеивались. — Я еще к вам приду. А теперь пора мне, робятки, дел порато много. В другой раз еще что расскажу. Из Маточкина Шара передавали, что там еще суда иностранные пришли, стоят на траверзе у поселка Лагерного. И наш один с ними. Танкер.

— Как название танкера-то? — спросил Арся, приподнимаясь на локте.

— «Азер-ба-жа» — вроде, — ответил Вылко, — сильно побитый, говорят.

— «Азербайджан»? — переспросил Арся.

— Вот, вот, — сказал Илья Константинович. — «Азер-бад-жан».

Он попрощался и быстрым своим охотничьим шагом ушел.

Мальчишки подошли к обрыву и вскоре увидели, как из заливчика быстро выскочила небольшая лодка-моторка и бойко побежала на север, к Маточкину Шару.

— Интереснейший человек, — задумчиво сказала Людмила Сергеевна, — о нем ненцы легенды складывают. Дима, у вас в Ленинграде Арктический музей есть. Ты в нем был?

Соколов отрицательно помотал головой.

— После войны сходи обязательно. Там про Вылку много чего есть, даже картины его выставлены.

— Он и художник еще? — спросил удивленно Саня.

— Еще какой! — ответила Людмила Сергеевна. — И художник, и писатель, и президент Новой Земли. Его так Михаил Иванович Калинин назвал, когда орден ему в Кремле вручал.

— И орден у него есть? — поразился Морошкин.

— Есть, — сказала Людмила Сергеевна. — Ну, спать!

…А утром обнаружилось, что исчезли Арся и Ваня Прилучный.

Обыскали все вокруг, расспросили всех, но никто не видел, как и когда ушел Арся. Вещи его все были на месте, значит, далеко он не собирался. Спросили у Прилучных. Они тоже ничего не знали, и только Мария Николаевна вспомнила, что ночью ее разбудила какая-то возня.

— Ты, Ваня, шебуршишься? — спросила она.

— Я, маманя, спи, — ответил Ваня.

— А проснулась, — говорила Мария Николаевна, — его нет. Ну, думаю, к вам пошел. Потом уж заметила, что котомки его нет, и вот тут на полке у меня четыре хлеба лежало, а теперь только три.

Иван Иванович выскочил в сенцы и сразу же вернулся.

— И ружжишко свое захватил, — сказал он. — Да вы не волнуйтесь. Раз ружжишко взял, значит, на охоту наладился. Ну, а за то, что вашего сманил, он у меня, стервец, получит.

— Хорошо, если на охоту, — сказала Людмила Сергеевна.

— Придут, никуда не денутся, — уверенно сказал Иван Иванович. — Ваня говорил, что давеча у Черного гляденя [36] Глядень (поморск.) — возвышенный пункт у становища. Отсюда наблюдают за морем. двух казарок видел, — не иначе, туда и направились. Ты, Ольга, прошлась бы по берегу, на север иди. Да Серого возьми…