Фриц Вёсс - Вечно жить захотели, собаки?

Разумеется, он, после своего ранения в легкое, все еще харкая кровью, во имя народа, фюрера и фатерланда отказался от полного излечения, от отпуска на родину, чтобы только принять во всем участие, — тогда после беспримерной битвы и стойкости солдат под Сталинградом был бы деблокирован и открыт «котел». Повышение! Награды! Он представлял себя со значком за Сталинград на груди, героем, которого окружает признание и ликование.

Он видел большой шанс в том, чтобы быть здесь и, в основном, поэтому он вернулся.

И вот он здесь! Его батарея — пушки без боеприпасов. Наблюдательный пункт — разбитая и вспаханная гранатами местность. Его пристанище — бункер, который он вынужден делить с несколькими другими людьми. Все не так-то плохо! Но его люди, измученные, изголодавшиеся, обгоревшие… уважение и доверие которых он потерял!

— Но ведь вы останетесь со мной, господин Фурман? — пытается он ухватиться хотя бы за кого-нибудь.

— А зачем? — спрашивает Фурман. — Даже если бы я хотел!.. Отделение получило приказ сформировать штурмовой отряд! Численностью восемьдесят человек!

— Но ведь я же не могу никого отдать из моей батареи, в которой всего восемьдесят два человека! — волнуется Шёндерфер.

— Половину или по крайней мере треть! И что вам делать с этими людьми? У батареи еще осталось снарядов на двадцать два выстрела, и те придерживаются для окончательного боя!

— Так это означает, что у меня батарея, которая уже не батарея! Из-за одной только нехватки людей я не могу действовать!

— Именно так, господин Шёндорфер! — холодно соглашается Фурман.

— Но ведь пушки в полном составе и еще в порядке! А если подвезут боеприпасы?!

— Этого можно не опасаться!

— Штурмовой отряд! Так вот, где меня можно использовать дальше! Мне наверняка светит! — считает Виссе. — Штурмовой отряд, это практически то же самое, что и смертный приговор. Умирать теперь, когда борьба стала бесперспективной и бессмысленной. Майор, конечно, рад, что избавится от меня здесь!

— Не обольщайтесь! — цедит Фурман и упаковывает свои вещи в рюкзак. — Вы показали Гольцу зубы. Он чувствует, что за этим что-то стоит. Такого человека ему нужно иметь рядом с собой, когда дело идет к концу. И всегда только щелкал каблуками и послушно говорил: «Так точно!» Меня он командировал туда! — Фурман надевает на плечо автомат. — Я должен немедленно явиться в часть для формирования этого отряда.

— Скажите, что я не отдам из своей батареи ни одного человека! — еще раз возмущается Шёндорфер.

Фурман мягко улыбается, но уходит со слабой надеждой, что штурмового отряда не будет. Два часа спустя он возвращается со списком. Передается почти половина личного состава батареи. И еще три солдата с наблюдательного пункта, которые должны собираться немедленно.

— Вы идете на позицию батареи, где собираются мои люди! Выступать сегодня!

— Так вот оно что! — Фурман протягивает Шёндорферу и Виссе руку.

— Я тоже пойду на батарею! — говорит Виссе. — Хочу попрощаться с людьми!

Они идут вместе и не говорят ни слова.

В бункерах солдаты в последний раз собрались вместе. Те, кто может остаться, молчат. Те, кто должен идти, молчат ожесточенно. Они съедают свою дневную пайку: сто граммов хлеба и кусочек мясных консервов. Чай уже сто раз выкипел. Дополнительного ничего нет.

Многие съедают и свое маршевое довольствие, которое получили на два дня вперед.

— Съедим! — Вахмистр жадно набивает рот. — Я уже чувствую страх. Жалко каждого кусочка!

— Посмотрите-ка сюда! — Фурман указывает на солдат своей штурмовой группы, которых назвал для выступления. — Как привидения, они крадутся из своих ям! — Это даже не самый последний резерв! Мне кажется, что я веду в дом престарелых группу стариков! Эти старики несколько месяцев назад были пышущими здоровьем парнями. Теперь они совершенно вымотаны, внешне и внутренне. Им остается только одно — голод и отчаяние. Небольшое утешение лишь в том, что они во время боя получают больше продуктов. Каждый тихо надеется, что не будет полевой жандармерии, найти сброшенную самолетом продовольственную «бомбу» и ограбить. Правая рука Фурмана, которой он так сердечно и крепко приветствовал Виссе двенадцать дней назад, безжизненно лежит в руке Виссе, неспособная ответить на рукопожатие.

— Мы, наверное, в этой жизни уже не увидимся?

Виссе неловко, что у Фурмана стоят в глазах искренние слезы. Такой огромный, сильный, хороший парень. Героический баритон! Теперь его сцена в Сталинграде, а оркестром дирижирует смерть.

— Не сдавайтесь, — призывает Виссе. — Человек умер, только когда он мертв!

Виссе прощается со своими людьми и знает, что больше они никогда не увидятся.

Постовой на наблюдательном пункте наводит стереотрубу на солдата в русской форме и, на всякий случай, берет его на прицел пулемета. Судя по свежему, крепкому виду, это очень упитанный русский. Как он идет! И прямо на позицию! Похож на обер-вахмистра Куновски. И вот он машет рукой, спокойно идет через заградительный огонь, который ведет Иван.

— Быть того не может! — заикается постовой.

— То, что я не подох? — спрашивает Куновски. — И то по чистой случайности. Где капитан?

В бункер врываются товарищи обер-вахмистра.

— Как ты там у Иванов? Где Вилли и Герхард?

Куновски опускает голову, только дважды щелкает пальцами, и все понимают, что Вилли и Герхард погибли.

Виссе выпроваживает всех из бункера. Куновски жадно тянет сигарету, которую Виссе засовывает ему в рот, садится к печке и греет руки над пылающими углями.

— Вы что, наверное, сожжете здесь бункер?

— То, что от него осталось!

— Я уж видел этот сюрприз. Похоже, вам тут пришлось туговато? — Куновски говорит с каждым так, как хочет. «Мужественный и закаленный в боях солдат. Недостает чувства дистанции и почтения к начальству!» — написано в его характеристике. — Да, господин капитан, я вот пришел прямо от Иванов, с последними рекомендациями…

— Прежде чем вы все выложите, Куновски, известно ли вам, что каждый, кто приходит от русских, должен быть немедленно передан в фельджандармерию?

Куновски, который обычно никогда не медлит с ответом, бледнеет.

— И что вы собираетесь со мной делать, господин капитан?

— Мне здесь больше нечего докладывать! Капитан Шёндорфер тоже наверняка этого не сделает…

— Что, он опять командует? Если бы я знал!

— Если он последует приказу по армии, то сразу же должен арестовать вас и сообщить в фельджандармерию!

— Уж он-то приказ выполнит! За то, что я вырвался от Иванов и был таким дураком, что пробился обратно к своим? Неужели мне никто не поверит, господин капитан?

. — Будет лучше, если вы об этом никому не будете рассказывать, ясно, Куновски?