Олег Татарченков - Группа сопровождения

…А после этого лезть в прокуренный милицейский «уазик» и смотреть, записывать, снимать на пленку, как люди в серой форме будут крутить руки мерзавцам, сорвавшим за десять минут до этого ондатровую шапку у сорокалетней гражданки Ивановой, возвращавшейся домой со смены на заводе, где уже три месяца не платят зарплату. Новую шапку, взамен этой, оставшейся с благополучных «застойных времен», ей уже не купить. Мерзавцы же эти окажутся молодыми парнями с того же завода, уволившимися из-за невыплат и ставшими грабителями. Все это он видел уже не раз.

— Срочное задание редакции, Любаш, — выдохнул Игорь, — Ничего нельзя сделать — работа такая. Да и вообще, помнишь, как мы с тобой познакомились?… Это тебе, — он вытащил из-за отворота куртки букетик гвоздик, в качестве жалкой моральной компенсации.

Люба обиженно вздохнула, но цветы взяла.

— Пойдем хоть кофе попьем, — предложил Игорь, — Уж коли так получилось. У нас есть целый час. Тут недалеко, в «Бристоле».

— «Бристоль»? — переспросила Люба, — Где это и что это такое?

— Кафешка напротив корпуса университета на Андропова. В ней в основном студенческая молодежь собирается, неформалы разные, ну и представители творческой интеллигенции.

— Впервые слышу, — наморщила носик девушка, — Впрочем… Пойдем!

…-Ну и где здесь представители творческой интеллигенции? — с издевкой спросила Люба, когда они вошли в узкое помещение кафе с окнами, забранными цветными витражами, с трудом пропускавшими свет даже в яркий солнечный день.

Игорь поставил две чайные чашки из старого общепитовского фарфора на столик для «стоячих посетителей» (других здесь просто не было) и с комическим удивлением огляделся.

За соседними столами курили, стряхивая пепел в блюдечки из-под чашек, дули кофе, потихоньку — портвейн и водку, доставая осторожно бутылки из внутренних карманов курток, десятка два парней и девушек самого разнокалиберного вида. Рядом с Игорем и Любой скромно коротали время две девчонки лет по семнадцать, увешанные аксессуарами племени хиппи: фенечками, ксивниками, бахромой и прочими прибамбасами.

Уфимцев успел перехватить иронично-презрительный взгляд Любы, которым она окинула широкие юбки девчонок с немыслимым узором, скромные короткие курточки, сопоставив их со своим пальто.

От столика в углу Уфимцеву приветственно махнули. Он тоже поднял руку.

— Знакомые? — не меняя пренебрежительного выражения лица спросила Люба.

— Так, пару раз выпивали вместе. Вон тот, коротко стриженный, бывший студент мединститута, хороший кулачный боец. Кличка — «Могучий». Он на хирургии учился, с тех пор у него присказка: «сам сломаю — сам сошью». Рядом с ним, по правую руку — ну тот, который водку разливает — студент художественного училища, на дизайнера учится. А вон тот, с круглой азиатской физией, что сейчас стакан подставил — вообще незаурядный человек, последователь тибетских монахов, чуть не экстрасенс.

— И что он может, этот экстрасенс? — Люба уже с интересом рассматривала собутыльников.

— Черт его знает, — ответил Игорь, — Я как-то не особенно верю в эту чепуху. Впрочем, когда еще в Москве учился, с парочкой паранормалов познакомился. Один мне мой жизненный путь нарисовал. Знаешь, прошлое совпало, будущее до сих пор совпадает… Но это неважно сейчас… Потом расскажу как-нибудь. Так вот, другой экстрасенс битый час вокруг меня прыгал — я ему сказал, что ничего не напишу в газету про него, пока не продемонстрирует свои возможности — прыгал — прыгал, а потом заявил: «У вас слишком сильное биомагнитное поле. Не могу, через него пробиться». В общем, подольстил, а мне и крыть нечем.

— Так и не написал?

— Написал, чего хорошего человека обижать. Мол, есть такой, который себя последователем Джуны зовет, белый маг, бывший мент, а ныне начальник режима в московской гостинице. Была тогда такая районная газета — «Таганка», в нее и написал. Сидел, между прочим, этот маг, в своем полуподвальном офисе как раз по соседству с «Театром на Таганке» и музеем Владимира Высоцкого. Музей только открыли, там были только фотографии, прикрепленные к необструганным доскам — такой авангардистский, в общем, символ…

— А мужик был на самом деле магом?

— Хрен его знает. Тогда, после легализации, их, знаешь, сколько повылазило! Да и сейчас не меньше.

— Одним словом, представитель творческой интеллигенции, — рассмеялась Люба.

Игорь тоже улыбнулся.

— Ты не язви. Здесь и журналисты бывают, и художники, и музыканты. Интерьер, здесь, конечно, не очень, зато можно запросто прийти, встретить знакомых, да и вообще интересных людей: поговорить с ними, пофилософствовать, последние сплетни творческой тусовки послушать, бутылочку вина раздавить. В кабаки же идти — там либо бандиты с тупыми мордами, либо «нью рашенз» в малиновых кофтах, либо откровенная гопота, что, собственно говоря, одно и то же…

— А чем тебе бизнесмены не нравятся? — прищурилась Люба.

— Это ты так «новых русских» зовешь? — рассмеялся Игорь, — Настоящие бизнесмены должны создавать продукт, эти же только воруют, перекупают, перепродают то, что создано другими.

— Что ты хочешь! — запальчиво возразила Люба, — Переходный период, перераспределение капиталов. Закончится все это — будут создавать.

— Это в тебе, Любаш, еще университетские лекции говорят. Ну, посуди сама: тот, кто привык зарабатывать деньги таким образом, никогда не сможет ничего создать. Украл вагон водки, продал, а деньги пропил и еще одну малиновую кофту с «мерседесом» в придачу купил. Вор никогда не станет созидателем. Кончатся ресурсы бывшего СССР, найдет, чего еще можно стибрить. У нас вон сколько природных ресурсов! Присосался, и гони на Запад…

— Ну, хорошо. Уйдут эти, придут другие…

— Вот когда придут, тогда и поговорим.

— А тебе не кажется, что тогда тебя в ту компанию не возьмут? — спросила Люба, — Опоздаешь?

— Я не стремлюсь туда. Каждый должен быть на своем месте.

— Так твое место здесь, среди этих немытых панков?

— Не панков, Люб, а хиппи. Панки сюда не ходят. И вовсе они не грязные, хотя, честно говоря, я их тоже недолюбливаю…

— Все равно. Я не помню, как называется болезнь у людей, которые любят ковыряться в грязи. Твое репортерство из этой же сферы. Ты предпочитаешь тьму свету. Театру — грязь подворотен…

— Театр — это всего лишь мизансцены на фоне картонных декораций, а свет становится ярче, когда на него выходишь из тьмы.

«Вот почему она завелась, — подумал Уфимцев, — Вспомнила о двух пропавших театральных билетах. Все-то у этих женщин шиворот навыворот. Затевать философский диспут только ради того, чтобы вставить мне шпильку за сорванный вечер».

— Чтобы постичь мир, нужно разгуливать не только по начищенным паркетным полам, — сказал он, — Я понимаю, что за любое знание нужно платить. И то, что грязь может прилипнуть ко мне, тоже допускаю. Остается только надеяться, что главное, доброе, не пропадет, просто уйдет куда-то глубже в меня, все равно останется со мной.