Валериан Якубовский - Дезертир

— Кто последний?

Это был первый с июля сорок третьего года вопрос, обращенный к постороннему человеку. Он прозвучал довольно слабо и напомнил самому Шилову голос нищего, просящего милостыню.

— Я крайняя, — ответила женщина, повернув к нему прищуренные глаза.

Шилов не возразил ей, поняв намек женщины на нежелание быть последним человеком, и промолчал. Люди обменивали деньги и выходили на улицу.

Во дворе остановился грузовик. По рокоту мотора, Шилов определил в нем станционную машину, которую когда-то ремонтировал и даже ездил на ней.

— "А что, если там Щукин?" — подумал Шилов и содрогнулся.

Открылась дверь. В клубах морозного пара выросла фигура шофера с черными усиками. Шилов узнал в ней Щукина и, поправив очки, отвернулся. "Ведь он меня помнит!" — точно молотом ударило по голове Шилова.

— Кто последний? — спросил Щукин.

— Я, — пробасил Шилов не своим голосом, не зная, как избавиться от Щукина. Шилову казалось, что его сейчас же схватят. А схватить было кому. Впереди женщины, оговорившей его, стоял мужчина в милицейской форме.

— Стойте за этой теткой. Деньги пошел менять и забыл на столе. Я сейчас. Живу здесь недалеко…

Уловка Шилову удалась, как нельзя лучше. Щукин посмотрел ему в след и растерялся. Он был уверен, что встретился с Шиловым, и обдумывал, как его схватить, но… обознался. Похожий на Шилова человек в черных очках — местный житель, потому что живет где-то "недалеко".

А Шилов — на лыжи, да и был таков. Он не пошел в Красавино, где Щукин по пути в Устюг мог остановить машину у Красавинской сберкассы. Ведь у Сидельниковых денег — куры не клюют.

Шилов свернул на станцию Реваж, к охотничьему зимовью, опасаясь, что Щукин с Леушевым в тот же день навестят Кошачий хутор.

Вернулся он домой с обмороженными щеками ночью, на четвертые сутки. Татьяна Федоровна, сходившая с ума по сыну, открыла дверь и заплакала:

— Пришел, дитятко. А я-то все глаза проглядела, а тебя все нет. Замерз, думаю, аль милиция схватила. Где же ты, Мишенька, пропадал?

Сняв полушубок, Шилов вместо ответа на вопрос матери спросил:

— Щукина у тебя не было?

— Никого не было. — А что?

— Столкнулся с ним у кассы. Все гадал, я или нет…

— Святая богородица, — перекрестилась мать. — Как же ты выкрутился, дитятко мое моленое?

— Перехитрил Щукина и ушел.

— А денежки заменил?

— Нет…

— Господи! Десять тысяч пропало.

Накануне Рождества, перед тем как встать и затопить печку, Татьяна Федоровна при тусклом сиянии лампадки поглядывая на ходики, задумалась о причинах столь многочисленных неудач, которые не покидали ее семью в течение года. Сколько бы она ни изнуряла свой мозг назойливыми думами, мысли возвращали ее к одной загвоздке — излишним вольностям сына. Надо притаиться на время, чтобы не давать повода к возникновению небылиц, подобных тем, которые сочиняла Феоктиста, уйти от преследования Щукина и этим спасти сына. Пока она думала, стрелки часов неумолимо двигались вперед, навстречу новому короткому зимнему дню. — Батюшки! — взглянув на часы, соскочила Татьяна Федоровна. — Что это я… чуть не проспала. Этак и на работу опоздать не долго. Что тогда скажет начальство? — и стала растоплять печку.

Услышав ворчание матери, Шилов выглянул с полатей.

— Что же ты не сказала мне? Я бы разбудил…

— Да я не спала, дитятко. Думала.

— О чем думала?

— Слава богу, есть у нас о чем думать, — Татьяна Федоровна зажгла лампу, поставила в печку чугунки с водой и стала чистить картошку. — Одна у меня забота, — сказала она, глядя с тоской на полати. — Из головы не выходит тот усатый ирод. Того и жди — подкараулит где-нибудь — и пропал. Надо посидеть дома с годик. Все утрясется, уладится — тогда посмотрим…

Шилов уважал мать. Два года не ходил в лес за грибами, не появлялся в женской одежде с лопатой на огороде, не заготовлял веников для коз и редко заглядывал дальше околицы. Татьяна Федоровна продала коз и перешла работать к Валентине на ферму. Каждый день она приносила свежее молоко, которое обходилось ей дешевле козьего, а масло брала в лавке вместе с хлебом и сахаром. Так что Шилов, освобожденный от домашних забот, лежал взаперти на полатях и покорно нес свой нелегкий крест затворника. Иногда только ночью загремит бадья о сруб колодца, заплещется в ведрах вода, зазвенит в дровянике топор, выльются у забора помои, и снова наступит тишина.

Чем коротал Шилов время, не знала даже сама Татьяна Федоровна. Однажды она застала сына за чтением. Отыскав на повити старые книги Власа Ивановича, он перечитывал их, начал вычерчивать схемы каких-то двигателей, просил у матери бумаги, перьев, карандашей…

— Зачем все это тебе, дитятко? — спросила мать, глядя, как сын листает одну за другой испачканные солидолом страницы.

— Чтоб время убить, мама. Тоскливо, — ответил Шилов и подумал: "В самом деле, зачем эти двигатели? Ведь мне никогда не управлять трактором".

С этого дня он опять пристрастился к газетам. Валентина выписывала "Комсомольскую правду", и Шилов прочитывал ее с начала и до конца. Его одинаково интересовали и дети, разыскивающие родителей, потерянных в войну, и вывод советских войск из Северной Кореи, Чехословакии и Китая, и последние эшелоны демобилизованных солдат, и полезащитные лесонасаждения, и даже одесский профессор Филатов, возвращающий слепым зрение.

Из газет Шилов уяснил, что в мире набирает силу "холодная война". Гарри Трумэн, как жупелом, размахивает атомным грибом, поразившим Хиросиму и Нагасаки. Черчилль призывает к крестовому походу против коммунизма. И вот в Советском Союзе появилась своя бомба… "А интересно знать, что думают американцы про русский атом?" — рассуждал Шилов, включая старенький приемничек, который, к сожалению, не доставал Капитолийского холма на Потомаке… Татьяна Федоровна купила новый приемник — "Родина", и Шилов, поставив магнитный экран-усилитель, часами просиживал у освещенной шкалы, принимая, помимо Москвы, британское радиовешание "Би-би-си" и "Голос Америки".

Шилова не менее интересовали и местные события. Он не одобрял, например, Леушева, который женился на Фаине. После свадьбы молодая милицейша ушла из красного уголка опытной станции и превратилась в солидного директора Дома культуры запани. Она стала ходить в модной шляпе с вуалью, в драповом пальто, с лисой через плечо и голову держала выше положенного уровня.

Неожиданностью для Шилова явилась смерть Ивана Ивановича. Он умер в декабре 1949-го года и своей кончиной внес разлад в семейные отношения Сидельниковых и Щукиных. Похоронив отца, Щукин заявил Марии Михайловне:

— Не знаю, что делать с мамой. Ни дров принести, ни воды почерпнуть из колодца. Как мальчишка, бегаю, помогаю.