Алесь Адамович - Война под крышами

Это «баба» голос подала откуда-то с печи. От удивления Лесун и кряхтеть перестал.

Утром все уже выглядело по-иному. Вместо с ночью как бы отступила и опасность.

Дома хлопцев встретили так, точно это они пережили самое страшное.

Маня стыдливо улыбается им из постели. Она вся как-то обуглилась за эти сутки.

– Думали, детки, конец уже нам, – говорит мать и виновато улыбается, – думали, не свидимся больше. Собрались и мы, а уже поздно, хватают всех, гонят. Рада была, что хоть Нинку догадалась отослать. За проволокой плач, крик, дети, женщины… А они все приезжают, все что-то готовят. Потом пришло какое-то безразличие, кто лежит, кто сидит. Жутко так. Говорят, они хотели молодежь забрать, а остальных… Ужас-то какой! Сжечь в школе хотели. Но увидели, что молодые все убежали.

Вечером заглянул Казик и сразу же начал жаловаться:

– Подумайте, до чего дошло! Я за доски забрался, потом хотел переползти в лучшее место, а она увидела и кричит из-за проволоки: «Казю, идь тутай!» Это она и сына за проволоку зовет. Как будто ей легче будет, если и меня туда же?

Никто не спрашивает, о ком он говорит. На такое способна только Жигоцкая. Мама почему-то не уговаривает Казика «понять» свою мамашу.

Наконец Толя снова побывал у Виктора дома. Двор у Любови Карповны совсем запущен, калитка без завес: приставляется, как печная заслонка. В доме что-то гнетущее, как в семьях, где люди подолгу не разговаривают друг с другом.

И запах новый, солдатский.

– А, Толя…

Виктор занят тем, что перебирает тюбики в измазанном красками ящике. Выжатые, пустые кладет на откинутую крышку. Отобрал «сухие», а потом ссыпал их назад в ящик. Толю, конечно, заинтересовала винтовка, он осторожно положил ее на колени, стал открывать и закрывать затвор.

– Вот в город ехать завтра, – думая о чем-то своем, сказал Виктор.

– Соли купил бы, на деревне обменять можно хорошо, – ухватилась за его слова Любовь Карповна. – Одной мне все надо.

Виктор не отозвался, он будто и не слышал ее.

– Стыд за тебя принимаю только. Нужна тебе была эта полиция. Как ели нищимницу, так и едим. Если такой, в лес лучше бы убегал.

И теперь Виктор смолчал: в глазах – ни прежней иронии, ни сердитых искорок, а лишь тяжелая озабоченность и какая-то тоска.

Любовь Карповна вышла, застучала ведрами в сенях.

– А почему ты не кончил техникум свой художественный? – спрашивает Толя.

– Исключили.

– Виктор, а за что?

– За отчима… Откуда мне знать? Написали, что он был царский офицер. Да что ты спрашиваешь у меня? Я сам спросил бы. Кто-то наверх выбирался. Или спасался. По спинам, по головам. Вроде этого Казика.

Виктор закурил. В комнате почти темно. Свет папиросы выхватывает из темноты то щеку, то руку Виктора.

– Топор рубит, а силу ему топорище дает. Цыган байку баял, он у нас в подвале сидит. Пришел человек в лес. Испугались деревья, задрожали: в руке у человека – топор. Но старый дуб сказал: «Не пугайтесь, топор-то без топорища». Второй раз появился человек, деревья уже не дрожали. Говорит человек дереву, самому замшелому: «Кто ты сейчас, кто знает, что ты есть в этом лесу? А вот стань моим топорищем». И стало дерево топорищем. И не стало леса.

Виктор курит некоторое время молча.

– Хитрый цыганюга. Рассказал и смотрит, здорово ли уел меня, полицая.

– Виктор, а какие они, партизаны?

– Какие? Ты же каждый день видишь Анну Михайловну, свою маму.

– Я про настоящих.

– Про настоя-ящих! Шли мы как-то ночью в деревню. Подумалось: кончится война, живые останутся жить. И будут рассуждать о мере пережитого и сделанного. А по-моему, самое тяжелое в теперешней войне – вот это: мать и дети. – Виктор курит. Лицо его на миг бронзовеет в темноте от глубоких затяжек. – Каково было бы даже солдату, если бы в окоп подсадили еще и детишек его! Таких вот, как Надины девочки. Мина, падающая на его окоп, падает и на них, ползут танки, а снизу на того солдата смотрят дочуркины глаза. Я бы боялся смотреть на этого солдата.

Помолчали.

– Видимо, только мать и способна вынести то, что на нее обрушила эта война.

– Гляди – снег повалил, – сказал Толя. – Завтра шоссе чистить попрут.

– А мне в город. Бургомистр и Пуговицын едут обмундирование получать. И я напросился. Надо.

Назавтра в такую же пору прибежала Анютка:

– Ой, Любовь Карповну повели в комендатуру. Хвойницкий бьет ее по голове, а она так вот закрывается а все лицом к нему поворачивается… Ее сын что-то сделал в городе.

Глаза у мамы стали тоскливыми-тоскливыми.

– Вот, я так и знала…

Случилось это недалеко от города. Но никто не знал, как Виктор оказался среди поля, почему он бежал к лесу, когда мог спокойно выйти из города и даже выехать на немецкой машине.

Как всякое большое несчастье, произошло это неожиданно.

Виктор возвращался от знакомого сторожа аптечного склада. Оставил у него сверток с салом. Чувствовал тяжесть в правом кармане мундира: бутылка сухого йода для Анны Михайловны и еще какие-то лекарства в коробочках. Оставалось купить сапоги. Время уже думать о крепком партизанском обмундировании. Виктор подходил к базарной площади, зажатой приземистыми, еще купеческими лабазами с проржавевшими жалюзи и воротами. Где-то здесь ожидает машина. Хвойницкий утром объявил: «Кто до четырех не придет, может топать на своих двоих в Лесную… это… Селибу».

Бухнул выстрел, еще один. Вслушиваясь в многоголосый крик, Виктор шел вдоль старой кирпичной стены, отгораживающей базар от улицы. Мимо пробегали женщины с корзинами и узелками, испуганно шарахались от его желтой шинели подростки, прячась в подъездах, под мостиками. Очередная вербовка в Германию – знакомо. Чуть не на голову ему со стены соскочил человек без шапки, в ватнике. Заметно было, что он перемахнул через стену, не думая о том, куда и как упадет. Шмякнулся так, что даже у Виктора внутри заныло: казалось, в человеке все оборвалось. Однако он сразу вскочил на ноги и ткнул навстречу Виктору пистолетом. Глаза признали раньше, чем он успел нажать на спуск.

– Ты?

– Сеня?

Сенька Важник прямо над головой у Виктора выстрелил. Виктор лишь заметил, как соскользнула со стены чья-то рука. Сенька нажал еще раз, пистолет не стрелял. Растерянно оглянулся, лапнул по карману. Глаза его и прощались и просили помочь. Повернулся и бросился бежать. Виктор, не раздумывая, побежал следом. Домчавшись до угла, Сенька выглянул и рванулся назад в подъезд. Виктор встал на его место. За углом гулко прострочил автомат, выбежал немец. Испуганно и со злым недоумением взглянул он на полицейского, который стоял у стены с пистолетом. Но присутствие этого полицейского придало ему смелости. Виктор знал, что он сделает в следующее мгновение, все сжалось в нем, как перед прыжком в холодный водоворот. Быстро вскинул руки с наганом и выстрелил в отдернувшееся лицо остроносого немца. Немец взмахнул руками, будто его неожиданно толкнули в спину, автомат ударился о стену и упал с дребезжащим стуком на камни.